Оля шустро воткнула машину между газелью и знаком, отщелкнула ремень и выпорхнула на улицу. И откуда у нее столько сил после бессонной ночи, подумала Катя.

Как будто не в первый раз, хотя и сверяясь с телефоном, Оля двинулась в арку, во двор. Не доходя до нее, на тротуаре, их остановила запыхавшаяся тетечка в цветастом платке, с неуклюжей сумкой на колесиках.

– Девоньки, вы местные? Скажите, как мне пройти к метро?

Оля сняла темные очки, чуть наклонилась к женщине и мягко ответила, указывая направление рукой:

– Прямо до перекрестка, до проспекта, напротив музея будет остановка. На трамвае или на автобусе направо.

– Спасибо тебе, дочка, дай бог здоровья.

Женщина засеменила в указанную сторону. Оля проводила ее взглядом, в задумчивости прикусив дужку.

Звук, распадающийся на сотню отдельных: голосов, музыки, звона посуды, скрипов, – оглушил Катю, едва она переступила порог. Туса уже шла. Оля тут же куда-то исчезла, но быстро вернулась, неся с собой два бокала и бутылку ликера.

– Отобрала, хватит им. Будешь?

Катя кивнула. Они приземлились в одной из комнат и выпили.

На несколько секунд в двери появилась чья-то хмурая фигура, поздоровалась с Олей и тут же исчезла.

– А это мой брат, – сообщила Оля.

– А он вообще знает, где ты работаешь?

Оля развела руками.

– Нет конечно. Для семьи я работаю ночным администратором в отеле. Впрочем, в глазах деда это ненамного лучше.

Вечер шел своим чередом. Кате давно надоело быть наблюдателем, но что-то мешало ей стать участником. «Вечная пограничность бытия», как было написано когда-то на обложке тетради на первом курсе. Алкоголь раскрепощал, но не вовлекал; люди не отталкивали и не тянули.

Катя отделилась от компании, прошлась по квартире, выглянула на балкон. Рядом стояли два парня старше нее на пару лет. Они о чем-то оживленно, но в целом мирно спорили. Рядом стояла бутылка Джек Дэниэлса.

– Можно к вам? – спросила она.

– Пожалуйста.

Она вышла на балкон и закурила.

– Понимаешь, – говорил тот, что стоял ближе к Кате, – когда мы перестаем жить в центре, утрачивается чувство города. Размывается городская идентичность. Ты знаешь, по какому критерию определяется кокни?

В его внешности было какое-то противоречие, подумала Катя, диссонанс. Глаза были серые, зыбкие, водянистые, почти безвольные, но глыбообразный подбородок и скулы выдавались вперед морским утесом, как на знаменитой фотографии Пастернака.

Его товарищ, бывший и побольше, и, по-видимости, постарше, помотал головой.