В повести Савельева, снабженной уместной шекспировской литературной “подкладкой”, помимо любопытного для посторонних современного антуража (мы видим изнутри, как устроена машина пропаганды, как работают методы гибридной войны против несогласных), актуальной, в хорошем смысле конъюнктурной проблематики (дело Серебренникова, “Лайф-ньюс”, политическая охота на ведьм), ощущается изрядный уровень мастерства: здесь есть хорошо прописанный и должным образом меняющийся герой, удачная композиция (дважды разыгранный эпизод про “Ленинградка стоит”) и, самое важное, – ритм. По сути, повесть – парадоксальная история прогрессирующего сумасшествия “рационального существа”, всего лишь тщетно стремящегося выстроить свою жизнь на прагматичных началах. Его монолог, несобственно-прямая речь – хроника контакта с инфицирующими его демонами большого города. Согласие на деньги, секс, власть оборачивается горячкой и бессонницей – вместо чаемого покоя и разумного распорядка. История про человека превращается в историю про город-крематорий, сжигающий тела, души и надежды на то, что когда-то можно будет заработать себе на возможность уснуть – и перестать воспринимать “ложное величье правителей, невежество вельмож, всеобщее притворство” и все такое как раздражитель.

Обращает на себя внимание и завоевавшая бронзу “Дистимия” Булата Ханова: бойкая остроумная повесть о том, как сегодняшняя одержимость общественной прозрачностью становится родом тоталитарной идеологии и – скорее комическим, чем трагическим образом – ведет к репрессиям против личности.

Автор описывает почти кафкианский визит главного героя – ведущего психотренингов – в “успешный” севернороссийский – напоминающий не то Норильск, не то Ханты-Мансийск – город, управляемый “прогрессивным” начальством на новый лад. Все здесь должно выглядеть современным и “открытым”, поэтому даже редкое обновление “Инстаграма” квалифицируется как признак хронической депрессии и недостаточно искреннего расположения к окружающим – и дает повод для неадекватно жестких мер. На первый взгляд безделушка, “Дистимия” – злая и острая сатира на общество, которое, получив относительную политическую свободу, по инерции испытывает потребность в руководстве психическом.

Самая “невинная” из трех лауреатских, в комплекте с “Желанием исчезнуть” и “Ложью Гамлета”, “Дистимия” тоже производит впечатление скорее боевого, чем холостого патрона; так улыбающийся своим мыслям Алеша Попович в компании Ильи Муромца и Добрыни Никитича выглядит существом далеко не безобидным; смех смехом, а намерения у него, похоже, самые серьезные.

Особенно следует сказать о разделе поэзии, открытия в котором не менее поразительны.

Простые и рафинированные – экзотическая комбинация – стихи московско-минского поэта Андрея Фамицкого наполнены “поэтическим веществом”, которое очевидно не сдашь ни в какой багаж: самые обычные слова в его исполнении слишком взрывоопасны, слишком токсичны, слишком радиоактивны, слишком легко воспламеняются.

Относительно поэта из Бурятии Елены Жамбаловой, автора сборника “Мороженое для внутреннего ребенка”, жюри сошлось на том, что у нее замечательно “шершавый” (копирайт поэта Владимира Косогова) язык и поразительно свежие образы. Пожалуй, ее поэзию, наполненную образами “барачного” детства, можно прописать по ведомству современной крестьянско-пролетарской – подлинно народной, в самом что ни на есть неснобском из возможных виде.

Относительно Софьи Серебряковой, чей очень продуманно составленный сборник “Птицы и жуки” впечатлил жюри шифрописью и изощренной ритмикой, лучше процитировать мнение критика и поэта Юлии Подлубновой: “Цикл Серебряковой очевидно выполнен в традициях эклоги, с учетом опыта Николая Заболоцкого. Однако Серебрякова со всеми ее жуками и птицами на самом деле продолжает линию неомодернистской поэзии Елены Шварц с ее усложненной образностью, мифологизмом и тайнописью смыслов. Можно увидеть здесь и влияние поэзии Екатерины Симоновой – осязаемость и конкретность детали, игра с гендером”.