– А мне станет, – с детским упрямством твердил Кирилл. – Я знаю.

У Джавада навернулись слезы. Он был самым добрым из нас.

– Слушай! – сказал он. – Давай я тебя на Каспийское море отвезу, как только выйдем отсюда, да? Бесплатно! Жить там есть где. Примут хорошо…

– Каспийское море – это на самом деле озеро, – вставил Егор.

– Да какая разница?! – эмоционирует Джавад.

– Нет, я на настоящее море хочу, – морщась от своего адского напитка, говорит Кирилл. – Которое не озеро…

– Ласты, маску подарить тебе?.. – подколол его Егор.

Мы смеёмся над Кириллом. Он привычно обижается. Хотя я чувствую – мыслями он не с нами. Он там, на море, которое увидел в этом попсовом, только на территории бывшего СССР культовом фильме.

На самом деле, зря я над ним издеваюсь. Каждому нужна анестезия. У него сначала был героин, теперь вот – мечта о море.

А у меня была Арина. И точно так же сейчас – о ней мечта.

– Как ты там?

Более безразлично может звучать только вопрос “Как дела?”. Ох уж мне эти телефонные разговоры.

– А как бы ты себя чувствовал в посёлке, который называется Пролетарский?.. – ворчала в ответ Арина. – Школа здесь лажовая. Люди вообще… жесть… Мне уже досталось и за татуировку, и за пирсу.

– Что значит “досталось”? – волнуюсь я.

– Да я не в том смысле. Тетка моя увидела меня – давай орать. Она-то меня помнила такой, какая я была в тринадцать лет, когда мы виделись последний раз… Ребята здесь тоже, сам понимаешь. Я ни с кем не общаюсь, кроме своей двоюродной сестры… Хорошо хоть, учебный год скоро закончится. Месяц осталось продержаться. Потом засяду одна в комнате. И так и просижу до осени, пока тебя не выпишут.

– Напишешь свой вариант нашей книги?

Она только печально вздохнула. Оба мы были там, где быть не должны.

– Пейзаж тут… – продолжала Арина. – Памятник Ленину и три елки. Выть хочется. А нам задали написать реферат “Культурное наследие Пролетарского”. Какое, на хрен, культурное наследие?!

– Ну не накручивай себя, маленькая. Смотри. Через четыре с лишним месяца сентябрь. В том сентябре мы познакомились, а в этом сентябре будем снова вместе… А может, все-таки уговоришь маму, чтобы хоть на пару дней приехать домой?..

– Не хочу я домой. Мама помирилась с этим своим… Видеть опять, как он яйца почесывает и ходит, как хозяин, по квартире – нет уж, не хочу… Хочу только быть с тобой… Но не час в диспансере. Часа очень мало. Лучше уж буду тосковать, пока не получу тебя целиком.

– Меня не перетоскуешь.

Это была правда. Тосковал я ужасно. С того самого дня, как она уехала, я постоянно думал: что мешает мне сорваться и поехать за ней? Плевать на туберкулёз. Долечусь как-нибудь. И она, я знаю, в глубине души ждала: неожиданно я ворвусь в этот чёртов Пролетарский, заберу её и… Неважно, что будет потом, что судьба мне просто так её не отдаст.

Так что мне мешает? Малодушие. Жизнь приучила меня сидеть тихо и не высовываться лишний раз. А ведь когда, как не сейчас, совершить безрассудный поступок… Но нет, не хватает духа. Послушно выкладываю таблетки в три ряда, гуляю по лесу, стреляю у Егора пессимистичные книжки.

А ведь она для того, чтобы быть со мной, ушла из дома. Перессорилась со своими друзьями, оказавшимися СПИДофобами. По деревьям на рассвете лазила, чтобы увидеть мою туберкулезную рожу. А я, что сделал для неё я? Почему я такое чмо?..

Боюсь, что разлюблю её. Что значит разлюбить? Не испытывать трепета при воспоминании: а какие у неё запястья, как она хмурит лоб, где у неё родинки… Я уже от неё отвык. Надеюсь, это не означает, что разлюбил.