– Прошу прощения, сэр, – сказал Хэйлс, молодой человек, сидевший загребным. – Я что-то плоховато себя чувствую.

Хэйлс был смуглый, хрупко сложенный юноша. Говоря, он выразительно приложил руку ко лбу.

– Не тебе одному худо, – припечатал Хорнблауэр.

Остальные хохотнули. Мысль о высадке на незнакомый корвет в самом логове врага, да еще под дулами береговых батарей, вполне может вызвать отвращение у человека робкого. Наверняка большая часть назначенных в вылазку матросов испытывали нечто подобное.

– Я не то хотел сказать, сэр, – обиженно сказал Хэйлс. – Совсем не то.

Но Хорнблауэр и все остальные уже не обращали на него внимания.

– Придержи язык, ты! – рявкнул Джексон.

Человек, который, узнав об опасном поручении, объявляет себя больным, не заслуживает ничего, кроме нареканий. Хорнблауэр почувствовал жалость, смешанную с презрением. Сам он был слишком труслив даже для того, чтобы отговориться, – слишком боялся, что о нем скажут другие.

– Вольно, – сказал Хорнблауэр. – Когда вы понадобитесь, я за вами пошлю.

Оставалось ждать несколько часов, пока «Неустанный» проберется поближе к берегу. Лот кидали постоянно, и Пелью лично руководил продвижением фрегата. Хорнблауэр, несмотря на волнение и страх, восхищался, с каким удивительным умением капитан темной ночью вел большой корабль через коварные воды. Процесс настолько приковал внимание Хорнблауэра, что прекратилась даже мучившая его мелкая дрожь: Хорнблауэр был из тех, кто не перестанет наблюдать и учиться даже на смертном одре. К тому времени, как «Неустанный» достиг той точки в устье реки, где предстояло спускать шлюпки, Хорнблауэр немало узнал о практическом применении принципов прибрежной навигации и не меньше об организации операции по захвату судна; кроме того, путем самоанализа он узнал очень много о психологии людей, готовящихся к вылазке.

Когда пришла пора спускать шлюпку на чернильно-черную воду, Хорнблауэр уже полностью овладел собой. Он сохранял невозмутимый вид, и голос, которым он приказал отваливать, прозвучал тихо и твердо. Хорнблауэр взялся за румпель. Ощущение твердого деревянного бруса в руках успокаивало: он давно привык сидеть на кормовой банке, положив руку на румпель. Матросы медленно взмахнули веслами.

Ялик неспешно двинулся за темными силуэтами четырех больших шлюпок: времени в запасе было достаточно. Прилив вынесет их в устье. Хорошо, что не надо торопиться, ведь с одной стороны от них батареи Сен-Ди, с другой – крепость Блай; сорок больших пушек полностью простреливают устье, и ни одна из пяти шлюпок, а уж тем более ялик не выдержат и одного выстрела.

Хорнблауэр внимательно следил за идущим впереди тендером. Вся ответственность за то, чтоб провести шлюпки по коварному речному руслу, лежала на Сомсе; Хорнблауэру оставалось лишь следовать за ним – до тех пор, пока не придет время отдавать грот-марсель. Его снова затрясло.

Хэйлс, тот матрос, который плохо себя чувствовал, сидел загребным. Хорнблауэр видел, как впереди ритмично движется его силуэт. Не обращая внимания на Хэйлса, он пристально вглядывался в идущий впереди тендер, как вдруг неожиданная заминка вернула его внимание в шлюпку. Загребной пропустил гребок и сбил с ритма всех шестерых гребцов. Послышался тихий стук падающего предмета.

– Думай, что делаешь, Хэйлс, черт тебя побери, – прошептал Джексон, рулевой.

Вместо ответа Хэйлс издал крик, к счастью негромкий, и упал на ноги Джексону и Хорнблауэру, брыкаясь и дергаясь.

– Вот сволочь, – сказал Джексон. – У него припадок.

Судороги продолжались. Из темноты послышался укоризненный шепот.