Румянцев усмехался в кулак, глядя, как его непослушный любимец лавиной разворачивает конницу. Как она врезается турками в бок, сминает их, вклиниваясь между агарянами и гренадерами. Да те тоже не стали безучастно смотреть, как и спасают. Мигом грянуло ура. Ударили вместе. Была турецкая кавалерия и нет. Поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями?

Да уж известно кто. Снова сегодня пить за здоровье Кривого. Одни рады, а другие не очень. Всюду он лезет, везде ему надо. Других командиров разве нет? Или полковник Воронцов сам бы не выстоял против турков? Там у ворот, казалось, помирают. А теперь пришла уверенность, что справились бы. Почему нет? Задним числом каждый мнил себя победителем.

Раненный в голову, весь в бинтах плакал от обиды Семен Воронцов: «Он помешал мне! Помешал! Отнял викторию!» И находились многие, кто с ним соглашался. «Этот Потемкин каждой бочке затычка». А генерал Репнин у себя в шатре, в кругу близких приятелей, ради смеха, по орденскому обряду написал на бумажке имя Кривого и сжег. Пепел же выкинул за полог, пусть его ветер несет в холодные воды Дуная, раз они сопернику не преграда!

И надо же так случиться, что в ту же ночь скрутила Грица злая лихорадка. Простудился во время атаки, скакал с голым горлом, много кричал. Молдавская земля, где сухая, как камень, где болотистая. В гнилой трясине живет лихорадка, похожая на ту, что англичане встретили в Индии. Британцы заливали ее джином с хиной. А запорожцы – конской мочой с чесноком. До костей пробирало.

При Потемкине были два запорожца и мальчик Федор. Паренек прижился, сам себя назвал камердинером. Иностранное слово ему очень понравилось, выходило важно, как сенатор. Варил щи, чистил форму, учился ухаживать за Тигром. Гриц его не гнал. Казаки, они если не воюют, то всякий день пьяные. А мальчик к водке еще не пристрастился и справлял по хозяйству всю работу.

Запорожцы решили отливать генерала ледяной водой. Как у них положено. Потом сразу водки с перцем и – в медвежью шкуру, пока не пропотеет. И снова ледяной водой. Федор смотрел, смотрел, да побежал к графу:

– Ваше благородие, пришлите доктора! Совсем барин мой помирает!

Румянцев всполошился, отдал своего медика. А Федора потрепал за ухо, молодец, не побоялся к самому командующему идти, и вынес шесть бутылок джина. Но запорожцам запретил показывать, они, ироды, сами выпьют. Врач осел в палатке у Потемкина, достал хину. Сначала мешал ее с джином, а потом уж с водкой.

Медленно-медленно шел Гриц на поправку. Только когда почти все силы из организма вытекли, тогда перестала его бить лихоманка. Осунулся, почернел, треть веса сбросил, что при его росте превратило добра молодца в волчью сыть. Федя все это время сидел около него.

– Батюшка, барин, не помирайте, один вы у меня.

– Не бойся, рано мне еще, – голос Григория был слабоват, улыбка… вот только улыбка и осталась.

Но стоило силам прибавиться, тут же возвращалась и болезнь. Доктор уже устал пускать кровь. А Грицу все не хотелось прибегать к последнему казацкому утешению. Но запорожцы настояли. Прогнали эскулапа и взялись за лошадиную мочу. Федя принес бутыль от Тигра. Так ему казалось благороднее. Все-таки не какая-нибудь кляча! Разбавляли зелье водкой, чтобы не слишком противно пилось. С первого раза пациента вырвало, со второго тоже. Потом превозмог себя. И через пару дней полегчало.

Когда встал, то сказал, что против лошадиной мочи никакое сен-мартеновское заклятие не выстоит. Ведь по лагерю уже ходил слушок о сожженной бумажке.

Совсем, совсем тихо было у Силистрии, когда в первых числах января прискакал курьер из Петербурга и привез почту. Фельдмаршал послал за Потемкиным, чего обычно не делал.