Елка была костюмированной, карнавальной, по крайней мере, для детей. Но Аврора, человек логического склада, удивляясь самой себе, тоже решила окунуться в сказку и нарядиться во что-нибудь этакое, необыкновенное и совершенно не подходящее ученой даме, кандидату физических наук. В прошлом году она окончила аспирантуру, куда поступила по настоянию отца, и защитила диссертацию, довольно бледную, получила должность старшего научного сотрудника и теперь не могла нарадоваться, что больше не нужно предпринимать никаких усилий, штурмуя карьерную гору.

Для себя она решила, что титулов ей вполне достаточно, даже больше чем достаточно, и не считала для себя зазорным по просьбе коллег печатать на машинке или, например, переводить научные статьи из специальных журналов. Впрочем, могла и отказать, если кто-то ей решительно не нравился, как, например, старый ябеда и захребетник Геннадий Евсеевич Соломаха. И Аврора не скрывала своего отношения к этому типу, что было вполне безопасно, – все знали, кто у нее отец.

Отец нынче улетел в Казахстан на двухнедельные испытания какой-то страшной техники, а мама Авроры, Данута Альбертовна, сказала, что наконец вздохнет с облегчением и проветрит дом, насквозь прокуренный за последнюю неделю коллегами отца, которым проверять свои расчеты и пересчеты больше, конечно же, негде, только у них в доме.

И вот теперь Аврора решила нарушить мамино блаженное одиночество, потому что та была по-житейски изобретательна, а им с Вадькой срочно нужны карнавальные костюмы. На даче, помимо прочих удобств, был и телефон – тяжелый, черный эбонитовый сундучок, громкоголосый, словно корабельная рында, и Аврора позвонила маме с просьбой подать идею или подобрать что-нибудь им с Вадиком для карнавала.

Данута Альбертовна, однако, ответила, что после трудов праведных по приведению в порядок домашней библиотеки она не только что-то делать, но думать не в состоянии. И велела Авроре выкручиваться самой – большая уже девочка. А еще велела залезть в чулан и там «пошуровать», может, что и найдется веселенькое. Помнится, еще до войны на дачу приехали гости с детьми, и все играли в шарады, наряжались немыслимым образом. Правда, никто ни одной шарады не разгадал, а она подобрала такую замечательную, из сказки Гофмана. Слово было Саламандр, только «Золотой горшок», похоже, никто из гостей не читал, и зря она крутилась волчком, завернувшись в оранжевую занавеску, хотя подсказок было сколько угодно. Все почему-то решили, что она изображает революцию. Она так все хорошо помнит, потому что отец этим же вечером слег с воспалением легких.

Как ни странно, Аврора тоже помнила этот вечер и игру в шарады. Взрослые и дети наряжались в невообразимые тряпки и разыгрывали разные сценки. Что ж, мамуля, спасибо за подсказку, окунемся-ка в детство. И Аврора, уложив нагулявшегося Вадика, отправилась в чулан – отгороженный кусочек мансарды. Собственно, он так только назывался – чулан, а на самом деле это была крошечная светелка с узким окошком, боком к которому стоял «Зингер» производства тысяча девятьсот тринадцатого года. Здесь были еще широкая деревянная гладильная доска, покрытая одеялом, плоский стенной шкаф и большой лубяной короб для белья, на котором пылилась шляпная картонка времен нэпа.

Аврора зажгла свет, опустила жалюзи из тростниковой соломки, открыла дверцу шкафа, переместила шляпную картонку на гладильную доску и сняла крышку с короба. В шкафу висели старые Аврорины и мамины платья, в том числе и недошитые – мама иногда сама любила повозиться с шитьем, устав от рук портних. Короб был набит тем самым барахлом, что использовалось для игры в шарады, и еще какими-то тряпками.