– И у меня, – сказал Борис. – Мама пирожков с картошкою и капустою напекла, а молока я по дороге купил.

Дядя Миша расстелил газету на скамье и стал выкладывать из портфеля бутерброды с ветчиной, осетриной, сыром, рядом поставил термос. Борис развернул сверток и скромно прибавил свои домашние пирожки, подрумяненные, аппетитные.

– Почему же мы пируем без музыки? Почему радио молчит? – удивился дядя Миша. – Ты выключал его?

– И не включал, – признался Борис, открывая бутылку с молоком.

– Так не годится, радио надо слушать.

– Молодой, исправлюсь, – весело ответил Степанов и, сорвавшись с места, прошелся колесом, разбежался по цеху, подпрыгнул, сделал оборот вперед, потом прошелся на руках, и, вскочив на станок у стены, где висел черный круг репродуктора, воткнул вилку в розетку, и сразу же мелодия военного марша ворвалась в цех. Играл духовой оркестр. Борис поднял руку и, подражая диктору, произнес:

– Внимание! Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза! Передаем важное известие! Борис Степанов будет учиться в высшем учебном заведении!

«Совсем еще мальчишка! Ишь чего на радостях вытворяет», – ласково улыбнулся в усы главный энергетик и еще подумал о том, что Степанов чем-то напоминает ему давнего дружка Витьку Орла. Отважный был буденовец! Всю Гражданскую они были вместе, рядом в бою и на отдыхе. Горазд на всякие лихости. А погиб он как-то по-обидному, в самом конце двадцатых, в Средней Азии. Заманили их, группу конников, басмачи в горный кишлак, прямо на засаду. Когда спохватились, поздно было. Приняли ребята неравный бой. А когда два эскадрона, поднятые по тревоге, примчались в тот кишлак, поздно уже было. Лежали они, окровавленные и бездыханные, в пыли, обагряя землю своей кровью, зверски исполосованные и истыканные саблями и ножами. Видно, и мертвых их басмачи не жалели, вымещали на них злобу и ненависть свою... И еще подумал старый буденовец о том, что нынче-то время светлое и мирное, что у Бориса большие перспективы и ждет его жизнь хорошая впереди.

Музыка вдруг оборвалась, смолкла, и, как бы подтверждая слова Бориса, послышался знакомый голос диктора Юрия Левитана. Только звучал он как-то необычно строго, сурово и тревожно.

– Внимание! Внимание! Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза. Передаем важное правительственное сообщение.

Борис застыл на месте, полный недоумения и той непонятной тревоги, которая исходила от взволнованного голоса Левитана. К репродуктору спешил и главный энергетик, хмурый и озабоченный. Степанов спрыгнул вниз и стал рядом:

– Что произошло, дядя Миша?

– Тише, – тот поднял вверх указательный палец. – Слушай.

С правительственным заявлением, обращением к советскому народу выступал народный комиссар иностранных дел Вячеслав Молотов. Голос у него был твердый, и в то же время он с трудом скрывал внутреннее волнение. То, что он сообщал, заставило сразу же и дядю Мишу, и Бориса, и миллионы советских людей, застывших у радиоприемников и репродукторов, как-то острее почувствовать свою причастность, свою неразрывную связь с родной землею, со своим государством и всем тем, что зовется кратким и очень емким словом – Родина.

Молотов сообщал, что сегодня на рассвете, в четыре часа, внезапно, вероломно, без объявления войны, бомбардировав Киев, Минск, Львов, Вильнюс, Севастополь и другие города, гитлеровские войска вторглись на территорию нашей страны. Фашистская Германия в одностороннем порядке, без всяких на то поводов со стороны Советского Союза, разорвала мирный договор о ненападении и начала активные военные действия. Пограничные войска и части Красной Армии сдерживают натиск превосходящих сил врага. Бои идут на всем протяжении западной границы, от Балтики до берегов Черного моря...