Его Старик, конечно, алкоголик и неудачник, но он сознательный, много размышляющий атеист и убежденный рационалист. И сына он воспитал таким же. С самого раннего возраста Дуэйн рассматривал вселенную как сложный механизм, развивающийся в соответствии с законами логики, которые, возможно, лишь частично доступны для понимания убогому разуму человечества. И тем не менее это законы.

Он на ходу раскрыл блокнот и нашел страницу с записями о Старой школе: «…ощущение… Дурного предзнаменования? Зла? Слишком мелодраматично. И там и там присутствует чувство странной осведомленности…» Дуэйн вздохнул, вырвал страницу и сунул ее в карман вельветовых штанов.

Дуэйн наконец дошел до окружного шоссе и свернул к югу. Солнечный свет, отражаясь от почти белого гравия на дороге, слепил глаза и обжигал обнаженные руки мальчика. Позади, в полях по обе стороны от узкой тропы, что вела к его дому, с громким жужжанием сновали среди подрастающих колосьев насекомые.

Дейл, Лоренс, Кевин и Джим Харлен подъехали к пещере одновременно.

– С чего это надо было переться в такую даль? – проворчал Харлен.

Его велосипед был меньше, чем у других, с семнадцатидюймовыми колесами, и потому, чтобы не отстать от остальных, педали приходилось крутить в два раза быстрее.

В тени огромных вязов они промчались мимо дома О’Рурков, затем свернули на север, к водонапорной башне, а потом на восток, на широкую, покрытую гравием дорогу. Кевин, Дейл и Лоренс выстроились почти впритык друг за другом по левой колее, а Харлен ехал по правой. Стояла полная тишина: ни шума ветра, ни движения на дороге – ни одного звука, кроме их дыхания и хруста гравия под колесами. До Шестого окружного шоссе было около мили. К северо-востоку от перекрестка, за полями начинались холмы и рос высокий стройный лес. Если бы они проехали по шоссе дальше, за водонапорную башню, то оказались бы в холмистой местности между Элм-Хейвеном и почти заброшенной дорогой под названием Джубили-Колледж-роуд. Шестое окружное тянулось еще полторы мили на юг, до пересечения с шоссе 151А, в черте Элм-Хейвена носившим название Хард-роуд, но этот отрезок окружного на самом деле представлял собой всего лишь широкую грязную колею среди полей, совершенно непроезжую на протяжении большей части зимы и весны.

Они свернули на север, миновали бар «Под черным деревом» и, привстав на педалях, понеслись вниз по крутому склону холма. Кроны деревьев аркой соединялись над узкой дорогой, образуя сплошную тень. Впервые услышав «Легенду о Сонной Лощине»[44] – ее прочла им в четвертом классе учительница миссис Гроссейнт, – Дейл сразу представил себе именно это место и мысленно дополнил картину крытым мостиком, построенным у самого подножия холма.

На самом деле здесь никаких крытых мостиков не было – лишь полусгнившие перила по обе стороны от гравийной дороги. Мальчики остановились и пешком, ведя велосипеды рядом, пошли на запад – по узкой тропинке, извивавшейся среди высокой, достававшей им до пояса, пыльной травы. Между кустарником, росшим вдоль дороги, и густым темным лесом тянулось заграждение из колючей проволоки. Ребята надежно спрятали велосипеды под кустами и зашагали дальше. Теперь их путь лежал по берегу небольшой, дарившей долгожданную прохладу речушки.

Тропинка, прятавшаяся среди густой и высокой травы, была едва заметна, но Дейл уверенно вел друзей вдоль протоки к пещере.

Собственно, это была не пещера. Точнее, не совсем пещера. По какой-то причине власти округа приняли решение установить в этом месте железобетонную штольню, вместо того чтобы проложить тридцатидюймовые гофрированные стальные трубы, как это делалось везде. Возможно, они опасались весенних паводков, а быть может, в их распоряжении оказалась лишняя штольня, которой не нашлось иного применения. Как бы то ни было, под дорогой находилась огромная – шесть футов в поперечнике – емкость, и по дну ее проходил четырнадцатидюймовый желоб, по которому тек ручеек, так что ребята могли сидеть, облокотившись на полукруглую стенку и уперев ноги в край желоба, и при этом не рисковали промокнуть. В пещере было прохладно даже в самые жаркие дни, вход в нее скрывался за плотным переплетением плюща, а шум пролетавших в десяти футах над ними машин делал убежище еще более укромным.