В тот, самый первый его день на владимирской земле, немая девчонка привела Глеба прямиком к собору.

Двери в храм были открыты настежь, и внутри было бело, прохладно и пусто. И пахло оттуда не ладаном и горелым воском, или чем там ещё сладковато и приторно пахнет в храме. Нет, из него ремонтом пахло…

Чуть поодаль от входа – на примятой, выгоревшей на солнце траве – высились сколоченные из дерева козлы, обляпанные белым. Кудлатый жилистый парень в одних холщовых портах, подвязанных бечёвкой, расставив ноги циркулем, мешал что-то в большом деревянном корыте – какое-то белёсое тесто… Известь, что ли?..

В дверях храма появился бородатый серьёзный мужик – большой, лохматый, сутулый, похожий на косолапого медведя. Взглянул в сторону Глеба из-под густых бровей удивлённо, с интересом, но промолчал. Заметив крутившуюся под ногами девчонку, улыбнулся ей ласково.

– О, Аксютка пришла! – Потом зычно крикнул туда, в прохладное, затенённое нутро собора: – Заканчивай, артельные, полдневать пора!

Вышли ещё мужики. Не спеша, обстоятельно умылись у кадки с водой, поливая друг другу из деревянного ковша, и уселись перекусить – в тени, вкруг расстеленной прямо на земле льняной тряпицы.

Девчонка придвинулась к ним поближе. Тихонько присела на корточки, просительно глядя снизу вверх в жующие лица мужиков и рукой показывая себе на рот.

– Дай-ко, Дёма, Аксютке аржанухи, – молвил тот бородатый.

Жилистый кудлатый Дёма, тот самый, что ещё недавно мешал что-то в корыте, протянул девочке краюху мягкого ржаного хлеба.

Та схватила, обрадованно закивала головой, и побежала к Глебу. Он уж думал – забыла про него, стоял столбом как дурак, слюни глотал, не знал, что дальше делать.

Довольно улыбаясь, девчонка вручила ему горбушку. Глеб смутился, но взял, разломил пополам, половинку быстро пихнул в рот. Вторую – вернул девочке. Опомнившись, с набитым ртом, промычал спасибо. Словно и сам – глухонемой.

– Гляди-ко. Суженого, что ль, себе нашла? – хмыкнул Дёма.

Мужики заулыбались в бороды. Не все, правда. Некоторые продолжали серьёзно жевать, не глядя по сторонам.

Тот, бородатый, похожий на медведя, дядька поманил Глеба пальцем: – Как звать? Чей будешь?

– Глеб. Глеб Рублёв я.

– Рублёв? – удивился мужик и его кустистые, цвета перепрелой соломы брови поползли вверх. – Слышь, Ондрей, Рублёв он! Коли не врёт… – Светлобородый, с мягким и мечтательным выражением лица Ондрей, словно очнувшись от каких-то своих мыслей, посмотрел на Глеба дружелюбно, без удивления. Кивнул спокойно, и тут же будто опять отрешился от происходящего, глядя куда-то в пространство.

– А отец с матерью где? – продолжал выспрашивать дядька.

Глеб помедлил. Он подумал про Тоню. Сказать, не сказать?.. Знать бы, где сейчас она… Внутри у него что-то тоскливо сжалось. Он нахмурился. Кусая губы и чувствуя, что совершает маленькое предательство, уронил, будто камень в колодец:

– Нет у меня никого. – И опустил голову, чувствуя себя как-то муторно, – то ли от голода, то ли всё-таки от стыда. – Поесть бы мне. Я отработаю…

Мужики переглянулись. Тот, что расспрашивал, поглядел испытующе.

– Отработаешь! Хм… – мужик замолчал и принялся жёлтым ногтем большого пальца стал в раздумье скрести свою мохнатую бровь. – А давай! – хлопнул он по колену здоровенной ладонью, – поглядим, на что ты годен, мож и возьмём. Нам теперь новый помощник нужен. – И добавил, обращаясь к кому-то из артельных: – Ушёл Кондрат-то.

– Как так ушёл? – спохватился тот, что молча и сосредоточенно жевал, глядя прямо перед собой.