Мара вдруг вскочила. Сколько же в ней изящества, неведомого большинству девушек! Даже в горе она смотрелась изысканной и утонченной: черное платье, бледная, кожа почти прозрачная. Джонни слышал, как дочь прерывисто дышит, как тяжело ей вдыхать этот новый воздух.

– Я уложу мальчишек, – сказала она и потянулась к Лукасу: – Пошли, спиногрызик, почитаю тебе.

– Тоже мне утешение. Да, пап? – мрачно бросил Уиллз.

На лице восьмилетки появилось новое, печально-взрослое выражение.

– Все уладится, – проговорил Джонни. От собственной фальши ему сделалось тошно.

– Честно? – спросил Уиллз. – А как?

– Да, папа, как? – подхватил и Лукас.

Джонни взглянул на Мару, спокойную и бледную, словно высеченную изо льда.

– Поспите – и полегчает, – отрешенно произнесла она, и Джонни проникся трусливой признательностью к ней. Он знал, что проигрывает, что не прав – это он должен помогать, а не ему, однако чувствовал себя опустошенным.

Пустым.

Завтра ему станет лучше. И он постарается.

Но на лицах детей он видел грустное разочарование и понимал, что это ложь.

Прости, Кейти.

– Спокойной ночи, – сдавленно проговорил он.

– Папа, я тебя люблю, – сказал Лукас.

Джонни медленно опустился на колени и раскинул в стороны руки. Сыновья бросились к нему в объятия, Джонни крепко прижал их к себе.

– И я вас люблю.

Поверх их голов он смотрел на Мару. Высокая и стройная, та не двинулась с места.

– Мара?

– Уймись, – мягко сказала она.

– Мы маме обещали, что будем сильными. Все вместе.

– Ага, – нижняя губа у нее едва заметно подрагивала, – знаю.

– У нас получится. – Он и сам слышал неуверенность в собственном голосе.

– Разумеется, – вздохнула Мара и, повернувшись к братьям скомандовала: – Вперед, ложимся спать.

Джонни знал, что должен остаться, должен поддержать Мару, но слов не находил. Вместо этого он трусливо ретировался, вышел из комнаты и прикрыл дверь. Он спустился вниз и, не обращая ни на кого внимания, взял в коридоре пальто и вышел на улицу. Наступила настоящая ночь, но звезды скрылись под толстой пеленой туч. Свежий ветер трепал деревья у него на участке, и ветки в юбках листвы колыхались в танце. С веток свисали веревки с привязанными к ним банками-светильниками. В светильниках, полных темных камней, горели толстые свечи. Сколько вечеров они с Кейт провели здесь, под короной из свечей, слушая, как набегают на их пляж волны, и обсуждая мечты? Джонни пошатнулся и ухватился за перила.

– Привет.

Ее голос удивил и рассердил его. Джонни надеялся побыть в одиночестве.

– Ты оставил меня танцевать одну. – Талли приблизилась к нему.

Она была босая, на плечи накинут голубой плед. Его края волочились по земле.

– Решил себе антракт устроить. – Джонни обернулся к ней.

– В смысле?

От Талли пахло текилой. Много она, интересно, выпила?

– Подустал от шоу «Сегодня с нами Талли Харт». Решил, что пора бы и антракт сделать.

– Кейт просила меня повеселить всех сегодня. – Талли отступила назад. Она дрожала.

– В голове не укладывается, что ты на похороны не пришла, – сказал Джонни. – Она бы ужасно расстроилась.

– Она знала, что я не приду, она даже…

– А тебе только того и надо? Ты не подумала, что Мара хотела бы, чтобы ты была рядом? Или тебе на крестницу наплевать?

Не дожидаясь ответа – да и что тут вообще ответишь? – Джонни развернулся и скрылся в доме. Пальто он бросил на стиральную машинку в кладовке. Он был к Талли несправедлив, это Джонни понимал. В другое время, в другом мире он взял бы на себя труд извиниться. Кейт настояла бы. Но сейчас он даже и пытаться не станет. Все силы уходили у Джонни на то, чтобы не упасть. Его жены нет всего сорок восемь часов, а он уже превратился в худшую версию себя.