Но не успели загрузить в фургон последнего пассажира – маленького мальчика, – я услышал, как кто-то бежит по улице у меня за спиной, повернулся и увидел Оскара: с пистолетом в руке он несся к солдатам, отбросив на обочину свой чемодан. С пистолетом он управлялся быстро: нажал на спуск, и упал первый солдат, затем нажал еще раз, и упал другой. Алиссина мать заорала, а остальные солдаты как один повернулись в его сторону и открыли огонь – шквал грохота и ярких вспышек в темноте ночи; всего миг спустя упал и он. Тело его рухнуло близко от моих ног, изо рта хлынула кровь и расплылась по его пиджаку из раны на груди, а я пялился на него сверху вниз, парализованный страхом, и тут Алисса закричала его имя и выскочила из фургона, побежала к нему, младший брат за нею, зовя ее, а родители кричали обоим, чтоб вернулись. Оскар был еще жив – едва, – но времени у него уже не оставалось. Дыхание прерывалось, Алисса добежала до него за мгновение до того, как солдат выстрелил опять, и рухнула поперек его тела с криком, а когда я сделал шаг к ним ближе, ребенка тоже сбило с ног и он рухнул наземь вслед за своей сестрой – сзади ему разнесло голову, и мозг вылился на брусчатку мостовой, как жидкая грязь. Оскар и Алисса взирали на меня без чувств, тела еще подергивались, а через минуту их жизни завершились.

Они были мертвы. Я убил их всех.

Пока рассказывал, я не сводил взгляда со стола перед собой, а на Мориса не смотрел. Теперь, однако, рассказывать стало уже нечего, поэтому я поднял голову, не уверенный, что́ увижу у него на лице, но то ничего особенного не выражало.

– А потом? – спросил он, видя, что я не намерен говорить, пока чего-нибудь не скажет он.

– А потом я пошел домой, – сказал я ему, пожав плечами. – Родителей Алиссы я больше никогда не видел. Надо полагать, их отвезли в лагеря и они там погибли. На следующий день, когда я вернулся на ту улицу, все трупы уже убрали, а единственной уликой оставалась кровь между камнями брусчатки и у меня на ботинках. Вскоре началась война, и я в ней участвовал, а потом война закончилась, и я приехал в Англию учиться и писать. Остальная жизнь у меня была мирной, пока я не получил Премию. И пока не встретил вас, – осторожно добавил я.

– Думаю, нам лучше вернуться в гостиницу, – произнес он, глядя в сторону.

– А вам разве не хочется поговорить еще? Спросить у меня что-нибудь?

– Нет, – ответил он, вставая и надевая пальто. – Я просто спать хочу. Мы уже наговорились. Я услышал все, что мне было нужно.

Вставая, я кивнул – мне стало горестно от того, что он не желал ни утешать меня, ни осуждать. То была моя история, та история, что определила всю мою жизнь, однако его словно бы никак не проняло.

Но в гостинице, один у себя в номере, я расстроился. Тайны эти я прятал в себе полвека и выболтать их кому бы то ни было, тем паче – тому, кто вновь пробудил во мне желание, дремавшее внутри не одно десятилетие, оказалось таким ошеломительным, что я понимал: мне не уснуть. Я долго мерил шагами комнату, а затем пересек коридор к его двери и осторожно постучался. Когда он открыл – рубашка расстегнута, сам босиком, – казалось, он и удивлен, и раздражен.

– Что? – спросил он. – Уже поздно. Вам чего?

– Я подумал, что мы, быть может, поговорим, – произнес я.

– Не думаю, нет.

Я двинулся было вперед, стараясь войти в номер, но он твердо уперся рукой мне в грудь.

– Прошу вас, – сказал я. – У меня возникла мысль, только и всего.

– Так и выкладывайте свою мысль.

Я помялся. Не хотелось говорить об этом здесь, в коридоре, но ясно было, что внутрь он меня не впустит.