Запахов всё больше и больше; они всё гуще и слаще.

И станет скоро весь воздух в лесу – сплошной запах. И даже первая зелёная дымка над берёзами покажется не цветом, а запахом.

Веснушки-проталинки слились в весну.

Именно так. Первыми на проталинках распускаются цветки мать-и-мачехи. Они жёлтенькие и похожи на маленькие солнышки.

Мать-и-мачеха

Тем хорош лес, что сколько в него ни ходи, сколько ни смотри и ни слушай, а всё увидишь невиданное и услышишь неслыханное. А увидишь и услышишь – и опять пойдёшь.

Стоял я на тяге. Уж солнце утонуло в лесу, а вальдшнеп всё медлил. И такая была прозрачная тишина, что упадёт хвоинка – и слышно, капля сока с берёзы капнет – слышно. Слышно даже, как муравьи бегут – так и топочут.

В луже лопались пузыри, таинственно и тихо: «Уук! Уук!» Это запевала жаба. И вдруг шумная возня, шорох листьев и писк. Я прислушался. И услышал новую песню!

Будто птичка пела в кустах. Стрекотала и щебетала. Повторяла своё «ци-ци-ци» на разные лады и манеры.

Я слушал и вспоминал. Зарянка не так поёт, дрозды не так свистят. Всех птиц знаю, а такой никогда не слыхал.

Я нагнулся, чтоб разглядеть, но под ольхами загустела тьма, даже видно стало свечение гнилушек. Тогда я включил фонарь. Гнилушки потухли, а там, где они голубели, выдвинулся пенёк. А на том пеньке сидела лесная мышь: усы топорщились, глаза блестели. Погасил фонарь – засветились гнилушки, послышалась песнь!

Поющая мышь – дело неслыханное.

Что ж, буду знать.

И если кто меня спросит, скажу:

– Слышишь? Это поёт мышь!

В луже «пела» краснобрюхая жерлянка – маленькая лягушка с красными пятнами на светлом брюшке. «Ук… Ук…» – так «поют» только жерлянки. Жабы не поют, а занудно скрипят.

Краснобрюхая жерлянка

На пеньке сидела лесная мышовка. Лесные мышовки ближе к тушканчикам. Хвост у них длиннее тела, эти зверьки очень прыгучи и прекрасно лазают. Зимой мышовки впадают в спячку. Судя по описанию, «пела» не одна мышовка. Скорее всего, под пеньком была норка, в которой находились сразу несколько зверьков. Они и пищали на разные голоса.

Мышовки часто устраивают себе жилище в высоких пнях

Старая история: воробей, пока не прилетели скворцы, решил скворечник занять. Напыжился, почирикал для храбрости и нырнул в леток.

Старую подстилку выносил пучками. Выскочит, а в клюве целый сноп. Разинет клюв и смотрит, как сухие травинки падают вниз.

Большие перья вытаскивал по одному. Вытащит и пустит на ветер. И тоже следит: поплывёт перо или штопором вниз закрутится?

Всё старое нужно выкинуть дочиста: ни соринки чтоб, ни пылинки!

Легко сказать – ни пылинки. А пылинку ни в коготках не зажать, ни клювом ухватить.

Вот вынес в клюве последнюю соломинку, вот выбросил последнее перо. Остался на дне один сор. Пылинки, соринки, шерстинки. Кожица от личинок, перхоть от пера – самая дрянь!

Посидел воробей на крыше, затылок лапкой почесал. И в леток!

Я стою, жду.

Началась в скворечнике возня, послышалось жужжание и фырчание. А из скворечника – из всех щелей! – завихрилась пыль. Воробей выскочил, отдышался и опять нырнул. И опять я услышал фырчание, и опять полетела пыль. Скворечник дымил!

Что там у него – вентилятор или пылесос? Ни то и ни то. Сам затрепыхался на дне, крылышками забил, погнал ветер, завихрил пыль – сам себе пылесос, сам себе вентилятор!

Чист скворечник, как стёклышко.

Самая пора свежую подстилку носить. Да поторапливаться, пока скворцы не прилетели.