– Товарищ лейтенант, а зачем нам столько оружия? – неожиданно спросил Ломоносов. – Две винтовки и два автомата?

– Как зачем? – недоумённо вскинул брови лейтенант. – Воевать!

– Тяжело нести. Давайте винтовки бросим. Они такие громоздкие и столько весят, что даже ноги подкашиваются… А автоматы немецкие оставим.

– У винтовки бой, Ломоносов, полтора километра, любого фрица на расстоянии можно сшибить, а у автомата – тьфу, сотня метров всего. Это оружие ближнего боя.

– Что же получается в таком разе, товарищ лейтенант? Сам пропадай, но оружие сохраняй?

Конечно, Ломоносов прав. Винтовки придётся бросить. Или оставить хотя бы одну – на всякий случай, для дальнего боя… С автоматами прорываться к своим куда сподручнее…

– А, товарищ лейтенант? – ноющим полушёпотом продолжал маленький солдат. – Если нас не будет, то и воевать станет некому.

– Воевать будут другие.

Маленький солдат протестующее покачал головой.

– Это не то.

– Ладно, – махнул рукой лейтенант, – доконал ты меня, Ломоносов. Выбирай одну винтовку из двух. Нести будем по очереди… Нам надо идти дальше. Вон уже как светло стало.

– Винтовку выбрать ту, которая полегче, товарищ лейтенант?

– Ту, которая бьёт метче.

– Метче бьёт ваша винтовка, – заявил маленький боец и отодвинул ногой в сторону свою винтовку. На лице его ничего не отразилось – ни жалость, ни сомнение, только в глазах томилось, никак не могло исчезнуть сонное выражение – не выспался Ломоносов. В его возрасте люди готовы спать долго.

– Обойму выщелкни, забери с собой, она нам ещё пригодится, – сказал лейтенант. Глаза его, прищуренные жёстко, будто он собирался стрелять, продолжали цепко скользить по полю, изучали его – лейтенант прикидывал, где сподручнее будет форсировать это опасное пространство… Выходило – по ложбине, которая пролегала точно посередине поля, словно бы делила будущую хлебную ниву пополам.

Жаль, конечно, топтать хлебные злаки, но делать было нечего, поле и без того было уже здорово покалечено – в нескольких местах чернели воронки с вывернутой наизнанку землёй. Почва тут была полосатая: в лесу песчаная, желтоватая, на равнинах – удобренная, тёмная. В сельскохозяйственной науке такая почва имеет какое-то название, но какое именно, Чердынцев не знал.

Он поднялся на ноги, повесил на левое плечо винтовку, правой рукой подхватил покрывшийся от тумана холодным потом автомат и произнёс буднично:

– Потопали!

Момент был удобный – из леса выполз новый пласт тумана, тяжёлый, серый, заколыхался студёнисто и начал медленно, всей своей огромной массой наваливаться на поле. Хоть и казалось, что движется туман медленно, на самом же деле он за несколько минут накрыл половину поля. Лейтенант первым нырнул в дрожащую ватную плоть, скрылся в ней с головой, но в следующий миг голова, будто большой круглый поплавок, вынырнула на поверхность, заколыхалась резво. Фуражку Чердынцев снял – слишком уж яркой была она, издали бросалась в глаза. Лейтенант пригнулся – круглый поплавок вновь погрузился в туман.

Он понимал, что поле это, как пить дать, находится под прицелом какого-нибудь сонного немецкого пулемётчика, оно обязательно должно находиться под прицелом, раз в лесу остановилась воинская часть, ежели, конечно, командиры у неё не дураки… Что-то не помнил лейтенант Чердынцев по лекциям в пограничном училище, чтобы кто-нибудь из преподавателей называл немцев дураками, поэтому на «авось» надеяться тут нельзя.

К врагам вообще положено относиться не только с ненавистью, но и с уважением. Так было ещё во времена Суворова: не дай бог недооценить противника – битым будешь.