Но перед глазами снова замаячил манящий, волшебный силуэт Лизоньки Михайлиной, в ушах зазвенел её смех, словно колокольчик… Нет! Ради неё – это только малая жертва, подняться в этакую рань! А Евдокия зря бы не говорила, кабы то не правда была! Эта пронырливая старуха всё вызнает так и знай!

Одевшись потеплее, Савелий подумал, и сунул в сапог небольшую плётку, ему когда-то отец подарил… ежели чудийка эта заартачится да откажет ему – ужо он покажет! Чать, не холоп какой к ней явился, а наследник богатого дворянского рода!

На дворе моросило, ветер разносил противную мокрядь, метал бурые листья вдоль амбара… да, погодка не для путешествий! То ли дело, когда Савелий по Европе путешествовал! Вот, надо будет опосля свадьбы туда Лизоньку свозить!

Конюх Евлампий, служивший у них ещё и кучером, уже сидел на облучке, кутаясь в плащ. Всё, что собрали в дорогу, было пристроено к своему месту, а гнедой мерин горячился и перебирал копытами. Добрый рысак! Отец когда-то привёз, прямо перед самым своим отсюда отъездом, вот Савелию и досталась вся конюшня, добрая, справная!

Ну, отбыли перекрестясь! Савелий махнул рукой Евдокии, которая стояла на крылечке, зябко поводя плечами, рядом с ней Анфиса, обе вытирали слёзы. Ой, тоже, словно на войну его провожают, сердито подумал Савелий, махнул рукой и откинулся на спинку сиденья, покрытую мехом для тепла. Ну, ничего, сейчас он и доспит тут в дороге, чего утром не доспал! Вон, как Евдокия озаботилась велела и шкуру застелить меховую, и для ног войлок.

Но поспать не удалось! Дорога, уже порядком раскляслая по осенней распутице, была тряской и колдобистой, разве тут заснёшь?! Когда и придремать не получается! Тут ещё и короб этот, который Евдокия дала, да велела беречь и по приезде передать чудийке, якобы для обряда нужен… Короб этот, будь он неладен, ездил по полу, подпрыгивал, норовя вообще вылететь в окно! Савелий стал его держать, то в руках, то прижимая к полу ногами, тихие его ругательства при этом становились всё громче и злее.

Савелий уже и времени счёт потерял, видел только, что за окном брички показалось серое утро, конюх покрикивал на облучке и что-то негромко напевал.

Когда у Савелия уже, казалось, вся душа от тряски выпала наружу, конюх остановил рысака. Савелий без сил рухнул на сиденье, руки и ноги болели – так он держался и упирался, когда его трясло на колдобинах! Отбросив от себя короб, который надоел ему хуже пареной репы, он заругался негромко и принялся выбираться наружу, на трясущихся ногах, с твёрдым намереньем отругать конюха и приказать немедля повернуть обратно! На такое он не готов, даже заради Лизоньки! К чёрту эту старую ведьму-чудийку и её фокусы! Станет иной путь искать, пока всё нутро наружу не вытряс!

– Корчиновка, Савелий Елизарыч, – сказал конюх Евлампий, указав вперёд рукояткой кнута, – Почитай, что и приехали, рукой подать. В Корчиновке постоялого двора нет, Савелий Елизарыч, но у меня знакомец старинный здесь живёт. У него и остановиться можно, пока коник наш передохнёт, а вы свои дела справите.

– Ты, Евлашка, у меня дождёшься! – потрясал Савелий одеревеневшими от натуги руками, – Ты чего! Ты кого! Ты вовсе править-то разучился?! Всё нутро из меня вытряс! Вот вернёмся домой, задам я тебе! Розог получишь?

– Ишь, как! – усмехнулся Евлампий в бороду, – А кто розог-то мне давать станет? Али я сам себя пороть буду? Ты, Савелий, говори, да не заговаривайся. Я в работу нанялся к батюшке твоему, а потом по его просьбе при кониках остался, дюже он их жалел, абы кому не хотел оставлять! А к тебе я в крепостные не нанимался, у нас тут крепостных отродяся не бывало! Вот и не шуми в таком разе, ежели дорога такая, распутица, так не лесом же мне тебя везти. Там бы ты не только нутро вытряс, а и душу!