Возвращались Наксай и Савелий уже под вечер, сизое марево плыло по овражку, ручей в нём звенел будто тише, по- вечернему. Наксай довольно припевал что-то на непонятном языке, а Савелий был жутко зол. Глаз его и щека заплыли – потревоженная пчела не посмотрела, что перед нею потомок дворянского рода, нажалила с сёстрами так, что горело теперь у Савелия и лицо, и руки! Как же так, что вот Наксая, к примеру, ни одна пчела не тронула!

– Ты, Савелий, не тужи. Сейчас вот до дому дойдём, Акчиён тебе снадобье даст, всё и пройдёт. Я ж тебе говорил – не лезь. Коли мёду охота было, сказал бы мне, а так… вишь, как получилось. А что, так вот и достаётся сладкая-то жизнь, медовая, – смеялся Наксай, еще больше зля Савелия.

Про снадобье он не наврал, правду сказал. Как пришли к избе, Савелий молча пошёл дальше, не сказав ничего Наксаю. В свою избёнку пошёл, ни есть, ни говорить с кем-то он сейчас не хотел. В голове вдруг вспыхнула мысль, что укусы эти – за жадность ему, что хотел один лепёшку ту съесть, а вон как получилось… Чуть медведь не задрал, а потом ещё и пчела наказала! Где-то в голове копошились мысли, что всё ему за такие вот думы да дела даётся, но думать так Савелию не понравилось! Глупости это! Не виноват он ни в чём, что судьба ему такие наказания посылает, тогда как сам он не заслужил этого.

Оказавшись в избушке, Савелий взял из сеней пустое ведро и пошёл мыться к озеру. Ну и что, пусть вода холодная! Вот подхватит он тут по милости Наксая какую лихоманку, тогда Акчиён поди его пожалеет! Взойдя на мостки, Савелий принялся мыться, укусы на лице и руках болели, ноги гудели от долгой дороги. Да когда ж этому всему будет конец?! Глядя в своё отражение в воде, он видел измученного человека, бледного и злого. Что там Наксай сказал? Так жизнь сладкая достаётся? Да нешто это правда…

Едва передвигая ноги, вернулся Савелий в избушку, неся в руке грязную рубаху. До чего его жизнь довела, борода отросла клочьями, волосы нечёсаные в разные стороны торчат, а сам уж и осеннего холода не чует… Увидев веник в сенях, Савелий бросил в сторону рубаху и взялся подметать, неловко орудуя веником, он сметал натасканный им же самим песок и хвою, а сам думал… Чудно всё здесь, вот, к примеру, сегодня? Паклый этот… Савелию казалось, словно он уже видел его где-то, но где? Не мог Савелий позабыть, если бы встретил где-то такого громадного человека в странной одежде, но всё же взгляд его теперь казался словно бы знакомым…

– Савелий Елизарыч, здравствуй! – раздался у двери голос, от которого у Савелия веник из рук выпал, это была Акчиён, – Наксай сказал, пчёлы тебе сегодня досаждали, так вот, я принесла снадобье. Садись, погляжу.

Акчиён усадила Савелия на скамью, сама прибавила свету в масляном фонаре и принялась осматривать опухшее Савельево лицо. От прикосновения её тёплых рук ему становилось горячо, сердце застучало, щёки наливались краской. Акчиён ловко достала жала, укусы словно сразу стали меньше болеть, а может Савелию это показалось. Но когда Акчиён помазала его лицо своим снадобьем, густым, похожим на дёготь, и пахнущим травами и хвоей, то боль ушла. Заплывший глаз открылся, опухшая щека больше не болела.

– Ну вот, – Акчиён довольно кивнула, – А в другой раз ты Наксая слушай, коли он говорит – не лезь, лучше остерегись. Сейчас Мораш прибежит, принесёт тебе ужин и чистую одежду. Крепись, Савелий Елизарыч, немного осталось.

Савелий хотел было спросить, какую такую повинность он тут отбывает такими вот «тяжкими трудами», но Акчиён уже исчезла в сгустившихся сумерках, словно в них и растаяла. Савелий потрогал глаз, который больше не болел, тогда он снова взялся за веник. Пусть не думают, что он какой-то там… приберёт всё сам. Вскоре в дом вбежал тот самый парнишка, что и был давеча, в руках у него был узел, а на плече висела холщовая сума. Ужин был скромный, но Савелий с аппетитом съел и выпил всё, глядя как Мораш болтает ногами и смотрит в окно, ожидая, пока Савелий закончит есть. Он вроде бы и привык уже здесь быть! Печку надо подтопить, ночью прохладно, подумал Савелий…