Ничуть не удивился, когда вместо того, чтобы сесть рядом с ним у берега, я сбросила плащ и отправилась в студеную воду. Самое то было для меня сейчас. Подуспокоившись, вышла на берег, закуталась в плащ, пряча мокрую облепившую меня ткань сорочки, плюхнулась на траву рядом с водяным и выдохнула:

– Ну и… дела.

– Да уж, – поддержал мое потрясенное негодование водяной.

Мы помолчали, глядя на умиротворяюще спокойную воду. Посидели. Помолчали.

– Весь, – вдруг произнес водяной, – я, что сказать хотел, если ради меня это все, то… не стоит, Веся, правда не стоит.

Глянула на него хмуро, и даже отвечать не стала.

– Весь, мои русалки вчера по ночи двух лесных хозяек видели. Двух, Веся. Ни в одной жизни не было, а все ж стояли, да переговаривались. Как понимать это? Как принять? Как…

– Да просто все, Водя, – я рукой воды коснулась, от пальцев круги во все стороны побежали. – Началось с безразличия. При безразличии всеобщем продолжилось. Сам посуди – тебе за столько то лет, до Гиблого яра дело было?

– Нет, – тихо признался водяной.

– Вот и мне дела никакого не было, Водя. Я своим горем упивалась, по сторонам смотреть было некогда. Потом с лесом кое-как справляться начала, потом раба вот… спасти пыталась. А то, что в Гиблом яру дела темные творятся, я же только тогда, в ту ночь, когда за магом ринулась, и осознала. До того – не было мне дела, понимаешь? Никому дела не было, вот и… расхлебываем.

Промолчал водяной.

Ладонь к воде протянул, и поднялся из заводи цветок кристально-прозрачный, расцвел, лепестки ронять начал… красиво.

– Дальше что будет? – вопросил Водя.

– Что-то точно будет, – я плечами пожала. – Вопрос лишь в том – что именно. А больше всего то тревожит, Водя, что мне теперь из лесу моего шагу не ступить, потому что… на мне все держится, и свою жизнь мне беречь придется всеми силами.

Усмехнулся водяной и тихо заметил:

– Вот и я в той же шкуре.

То мне было ведомо.

Посидели еще на берегу, затем Водя спросил:

– Аспид не шибко деятельный-то?

– Намекаешь, что не так прост, как кажется? – прямо спросила.

Водяной кивнул.

– Знаю я, – водой плеснула раздраженно. – Вижу что непрост. Зла в нем не ощущаю, злобы тоже нет, да душа все равно сомнениями полна сверх меры.

И тут подала знак Ярина.

Я глаза закрыла, глазами чащи посмотрела да и увидела – стоит у кромки леса моего заповедного Ингеборг, в королевстве последний архимаг. Кончики пальцев его правой руки светятся, словно метал раскаленный в печи у кузнеца, в глазах ярость, лицо бешенством искажено, но стоит, идти дальше не рискует. А и мало кто рискнул бы – Ярина в состоянии охраны то еще зрелище, терновые кусты под землей, словно змеи ползут, перекатываются, черные шипастые змеи, опасное зрелище. А вот Леся не скрывалась – на поляну вышла, девой частично прикрытой только, издевательски Ингеборгу оскалилась.

– Ты значит, – хрипло произнес архимаг. – Ты сына моего потомства лишила!

Чаща моя лишь плечами повела, да и улыбнулась коварнее раз в пять. И нарывается же, зараза, а главное хоть бы правду сказала – не лишала она никого и ничего, впрочем и архимаг должен был бы знать, что чаща без дозволения моего калечить права не имеет.

«Ярина», – позвала я.

И черные змеи, перекатывающиеся под землей и лишь слегка виднеющиеся на поверхности скользкими телами, вырвались на свободу ядовитыми кустами, словно пасть огромного хищника нависнув над архимагом.

– То есть вас тут две, – усмехнулся Ингеборг. – Две чащи… Ведуньи тоже две.

Из глубины леса донесся глухой рык – архимагу пора было проваливать.