– За мной не ходить, разберусь со своими делами сам.

– Но… товарищ полковник, – поднялся секретарь, – ведь не положено. Есть приказ не ходить по одному. Это бандеровский край, а уж вам-то тем более…

– Не суетись, Игорь, я знаю, что делаю. Меня пока здесь никто не знает, а потом, из города я не выхожу.

Положив на стол листок бумаги, сказал:

– Если через два часа не вернусь, вышлите по этому адресу отделение автоматчиков.

Полковник Михайлов вышел из здания, прошел по длинной улице, замощенной светлым гранитным булыжником. По обе стороны стояли особняки с пробоинами в стенах. А некоторые строения, не выдержав выстрела в упор, обрушились, и колючая угловатая осыпь длинными красно-белыми языками сползла на мостовую, затрудняя движение потоку транспорта.

Тяжелые «Студебекеры» широкой крепкой резиной немилосердно вдавливали битый кирпич в булыжник мостовой до бурого порошка и, деловито урча, на низких оборотах двигались дальше. Водители легковых автомобилей, чертыхаясь и матерясь, царапая кузовы о гнутое железо, торчавшее из бесформенного хлама, не задерживая уличное движение, двигались дальше.

Подле некоторых домов шла усиленная работа: солдаты вместе с гражданскими растаскивали завалы, сортировали кирпичи. Другая группа, видно, мастеровые, заделывали обожженным кирпичом проемы в стенах. Получалось не в цвет, так – лишенная всякого вкуса заплатка. Некий военный модернизм бесталанного художника. Но на состряпанную неказистость внимания не обращали, имелись дела и поважнее.

Жизнь кипела. Народ прибывал в город. С каждым часом гражданского населения становилось все больше. У каждого в руках поклажа. Везли за собой на тележках нехитрый скарб; несли узлы в руках; тащили на плечах котомки, сгорбившись под их тяжестью. Каждый рассчитывал поселиться в брошенных домах и квартирах, пусть с пробоинами в стенах, но зато в своих. Так оно как-то понадежнее.

На полковника Михайлова, облаченного в гражданскую одежду, внимания не обращали. Он был один из сотен людей, что покинули город перед началом боевых действий и теперь вернулись с их окончанием.

Алексей Никифорович прошел мимо ратуши через Рыночную площадь, одновременно узнавая город и поражаясь разрушениям, произошедшим во время его штурма и дальнейших уличных боев. Станислав он любил. Здесь с сентября тридцать девятого по июль сорок первого, до того самого времени, пока Красная армия под натиском немцев вынуждена была оставить город, он поочередно возглавлял управления НКВД и НКГБ. И до настоящего времени считал эти назначения одними из важнейших в своей карьере. Всегда надеялся побывать в этих местах после войны, вот только не предполагал, что случится это гораздо раньше, чем он планировал, – в должности начальника управления, какая была у него перед самой войной. Вот только на этот раз он возглавлял контрразведку Смерш, да и ситуация сейчас складывалась несколько иначе…

У города Станислава была собственная необычная история, значительно отличавшая его от других пограничных населенных пунктов. До тридцать девятого года он никогда не входил в состав России, что было заметно по архитектуре; да и с жителями было не все так просто. Проживавшие на небольшой узкой полоске между западноевропейской и восточноевропейской цивилизациями, они в своем большинстве имели полное неприятие всего русского: и языка, и православной веры Московского патриархата.

Крепость Станислав, основанная польским кастеляном[3], являлась форпостом от набега запорожских казаков и крымских татар. Вскоре она разрослась до города и вошла в состав Австрийской империи. А когда в восемнадцатом году произошел распад Австро-Венгрии, то на этой территории целый год существовала Западно-Украинская народная Республика, пока туда не вошли польские войска.