Васильев упирался целый час, не давая разрешения, и только Еремин, долго слушавший препирания, все «за» и «против», выдал: «Пускай сходят. В конце концов, это мы их ряды проредили, значит, нам и помогать». Латышев расплылся в улыбке, словно это его личная заслуга в прореживании, и так было задумано изначально.

Решили сходить вчетвером: Латышев, Данила, Максимыч, и четвертым, по настоятельной просьбе последнего, взяли Молодого. Васильев, насупившись, как мышь на крупу, «оторвал от сердца» рацию и наказал, чтобы «отзвонились» сразу, как выберутся на поверхность. Ну, и конечно, если что-то случится – «домой можете не возвращаться – придушу лично». Не понятно, то ли рацию жалко, то ли за охотников переживал.

Время, назначенное дикарями, приближалось. Смешно – а как они определяют его, если все это самое время живут под землей, в темных лабиринтах канализации? «Вот мы их ждем, а ребята и не в курсе». Максимыч чувствовал себя идиотом, но старших товарищей отсутствие дикарей почему-то не смущало, а Молодой был просто рад, что его взяли с собой, и целиком и полностью доверял именитым сталкерам. Такое ощущение, что он даже пытался угадывать желания старших, лишь бы хоть так отблагодарить их за оказанное доверие.

Данила ворковал возле будки с Родничком. Воспитанник вылез из своего домашнего уюта, выказывая хозяину весь спектр чувств в меру своих цветочных мозгов: громко шелестел листьями, терся цветками об руки и шлем. Латышев, наблюдая эту картину, только посмеивался и выдавал свои обычные подколки и хохмы. Больше ради убийства времени и скуки, чем для смеха.

– Вот раньше была зоофилия, а теперь я своими глазами вижу ботанофилию, или даже правильней флорофилию. Ты, Данила, родоначальник нового извращения!

Хохот часовых на вышках отвлек сталкера. Данила обернулся и погрозил другу кулаком, но его глаза над маской респиратора тоже смеялись. Тем временем Родничок отвлекся на мух – громко щелкая лепестками и хрустя хитином, он ловко ловил их над самой головой сталкера, чем вызвал новый приступ веселья Сан Саныча.

– Он скоро блох с тебя собирать начнет, я такое видел уже до войны по телеку.

– Я его сейчас на тебя натравлю, если не заткнешься!

– Чего сразу… это, между прочим, признак ухаживания. Я радуюсь за вас.

– Ну все, ты меня достал. Родничок, цапни его за какой-нибудь жизненно важный орган.

– Нет, Родничок, не слушай его. Дядька глупости говорит. Своих кусать нельзя, – с этими словами Латышев, на всякий случай, передвинулся за Максимыча, усевшись на свой жизненно важный орган, от греха подальше. Хотя растение, увлеченное охотой на мух, совершенно не обращало внимания на дружескую перепалку.

Ожидание затягивалось. Не зря он не доверял дикарям – они два плюс два сложить не могут, о какой точности можно тут говорить? Максимыч посмотрел на часы – если доверять отцовским «Orient», они уже минут пять, как должны были быть на месте. Он многозначительно показал Санычу на циферблат. Тот пожал плечами и достал из разгрузки обшарпанную «Моторолу». Щелкнул тумблером, от чего на передней панели зажглась зеленая лампочка, а в динамик зашипел фоном эфира.

– Юстас Алексу, прием?

Шипение прекратилось, и сердитый голос Васильева из черной коробочки ответил:

– Какой, на фиг, Юстас? Латышев, наш позывной – «База». Что хотел? Прием…

– Проверка связи. Шифровка в центр будет по выполнении задания.

Не дожидаясь ответа, Саныч отключил рацию, широко улыбаясь, представив себе вытянувшееся лицо Виктора.

– Молодой, на тебе рацию – будешь у нас радисткой Кэт.