1-я: Вот я тебе верю, а ты мне…
2-я: Ведь оно может исчезнуть в любой миг, и ты будешь всю жизнь жалеть.
1-я: Может быть. Даже наверняка.
2-я: Круг… Огромный… Теперь… опять… три горизонтальные восьмерки… Уходит… Пропадает… Всё!
На какое-то время обе застывают неподвижно. Молчание.
Затем, одновременно очнувшись, 1-я уходит в коридор и вешает обратно свои пальто, 2-я медленно закрывает окно.
2-я. Ну вот и все. Я уже начинаю сомневаться, а вот здесь (указывает на лоб) – одно: «Было, было, это правда…»
1-я: Значит, они существуют? Голова раскалывается. Давай еще чаю напоследок, что ли…
2-я. Чего уж там… Давай!
Фуршет
Есть в Москве удивительнейшее здание с не менее невероятным содержимым.
Его окружает какая-то особенная пустынность с густыми мазками черно-синих елей: там даже мелкое нервическое дрожание тонкой графичной былинки, ее последнее надснежное содрогание, ее смиренная, слабая апелляция к небу – там, там чуткое, слегка надорванное сердце, всегда услышит: «Осанна, осанна в вышних, слава Творцу!..» Почти пустырь. Почти поле. Пространство, а на нем то, что многие сравнивают с Бастилией. Их, наверное, привлекает и легкость рифмы «Бастилия-рептилия». Но я назвала бы сию краснокирпичную громаду скорее замком, последним редутом, укрепленным бастионом. Бастионом бестий. Бестия – животное. Значение это частенько забывается, и все целиком, всей неумолимой многозначной тяжестью, оно необратимо падает на нас, соотносится с нами. Мы кипим в бестиарии. Мы не подобны даже себе…
Снаружи это здание прекрасно и таинственно, и, как всегда, я годами откладывала просто прийти и купить билет, смело и упруго войти. И вот я здесь – зима, сырость, плавный намек на весну, какие-то праздничность и обещание «разлиты», как писали раньше, в воздухе. А дверь закрыта. И оригинальные решетки в виде голов птеранодонов только бессмысленно растравляют желание проникнуть внутрь.
Выясняется, что опоздали на час – целый час будет музей выпускать из себя посетителей и никого уже не впустит. Тут я заметила еще несколько мнущихся подле краснокаменного гиганта, томящихся фигур: их было немного – первым делом в глаза бросался парень, одетый с головы и обратно в черную кожу, но не как «металлист», а как «ковбой» – шляпа с большими загнутыми с боков полями завершала сооружение. При нем находились три девицы и еще один парень. Им тоже очень сильно хотелось попасть внутрь. Они стояли в отдалении и ковыряли носками своих стильных и не очень башмаков по-весеннему подтаявший, но зимний, зимний снег. И еще пришли две женщины с детьми, и оказалось, из нашего района. Стоим. Переговариваемся, и я подумала: а ведь как отлично попасть бы туда – без посетителей! Маленькой командой ревнителей.
Я делала через стекло суматошно-сумасшедшие знаки двум пожилым людям, сидящим на входе и, очевидно, заметившим нас.
Нам было сообщено сакраментальное: «Ждите, когда уйдут все…».
Прошел час, и довольно холодный час, но за это время наши дети – вот я уже говорю «наши» – сколотили из себя нечто вроде средней группки детсада, за это время мы несколько раз обошли вокруг четырех башен ждущего нас великолепия, да и побывали вроде как в центре экспозиции – квадратном внутреннем дворе, где стояли фигуры древних жителей-гигантов, которых почему-то так любят современные дети (и не только японские). Да и мне ненароком привиделось, что и замерли-то они только оттого, что дворик засыпан снегами, нашими, так и сяк воспетыми и, наоборот, разруганными.
Но и мелкая жизнь кишела: все было подточено жучками, мелкими, черненькими, не молвящими по-нашему, а может, и вообще, – что бы они ни делали, их пальцы напоминали умную машину прежних времен – арифмометр. Этими существами уже тогда, давно, в первый приход были забиты многие места архитектурного феномена, в хорошем смысле – мавзолея. Мезозоя ли – палеозоя…