– Не знаю.

– Вы хотите сказать, что вам никто не говорил?

– Никто.

– Тогда вы, должно быть, только посредственны. – Она кивнула, повернулась к мужу и величественно помахала рукой, отпуская нас.

– Подождите минутку! – взорвался Крис, покрасневший и очень рассерженный. – Сегодня на сцене нет ни одной балерины, которая могла бы сравниться с Кэти! Ни одной! Эта девушка, которая танцует Клару, главную партию, иногда совершенно не попадает в такт музыки. Кэти же очень точно слышит музыку, у нее абсолютный слух. Даже если она танцует под одну и ту же мелодию, она всякий раз немного изменяет свой танец, никогда не повторяется, импровизирует, стараясь сделать его лучше, красивее, трогательнее. Найти такую балерину, как Кэти, – счастье для вашей труппы!

Они покосились на него, подчеркивая неуместную горячность его сообщения.

– Вы такой авторитет в области балета? – спросила мадам с легким презрением. – Вы знаете, как отличить одаренного танцовщика от посредственного?

Крис стоял, словно вросши ногами в пол, как во сне. Он заговорил голосом, внезапно охрипшим от обуревавших его чувств:

– Я знаю лишь то, что я видел, а еще – какие чувства Кэти пробуждает во мне своим танцем. Я знаю, что, когда начинает звучать музыка и она начинает двигаться в такт ей, мое сердце останавливается, а когда ее танец кончается, я ощущаю, что жить не страшно, потому что на свете есть такая красота. Она не просто танцует какую-то партию, она перевоплощается в свою героиню и заставляет поверить в это перевоплощение, потому что верит сама, и в вашей труппе нет ни одной девушки, которая тронула бы мое сердце, заставила бы его трепетать и сжиматься. Так что давайте, не принимайте ее, другая труппа только выиграет от вашей глупости.

Угольные глазки мадам долго и пронзительно глядели на Криса, столь же долгим был взгляд нашего доктора. Затем мадам Розенкова медленно повернулась ко мне, и я была оценена, взвешена и измерена буквально с ног до головы.

– Завтра ровно в час. Я назначаю вам просмотр в моей студии.

Это была не просьба, а команда, которую нельзя не выполнить, и почему-то я рассердилась, хотя должна была бы чувствовать себя счастливой.

– Завтра слишком рано, – сказала я. – У меня нет ни костюма, ни трико, ни пуантов.

Все эти вещи остались на чердаке Фоксворт-холла.

– Пустяки, – сказала она, сопроводив слово презрительным волнообразным жестом точеной руки. – Подберем все, что нужно. Приходите и не опаздывайте, мы требуем от наших танцоров дисциплины во всем.

И с королевским видом она грациозно выплыла вон в сопровождении своего мужа, оставив меня в совершенном ошеломлении, без слов и с открытым ртом. Я поймала на себе изучающий взгляд одного из танцовщиков, который, должно быть, слышал каждое слово нашего разговора. Его черные глаза светились восхищением и интересом.

– Гордись, Кэтрин, – сказал он мне. – Как правило, у них с Жоржем добиваются просмотра месяцами, а то и годами!

Вечером я плакала в объятиях Криса.

– Я не в форме, я давно не тренировалась, – всхлипывала я, – завтра я опозорюсь. Как плохо, что она не дала мне времени для подготовки! Я должна размяться. А так я буду неловкой, неуклюжей, и меня не примут, я знаю, не примут!

– Ой, Кэти, прекрати, – сказал он, обнимая меня крепче. – Я видел уже здесь, как ты у спинки кровати делала свои pliés и tendus. Ты безусловно в форме, ты не будешь ни неловкой, ни неуклюжей, ты просто испугалась от неожиданности. У тебя только страх перед сценой, вот и все. И нечего волноваться, ты будешь великолепна. Я уверен в этом, да и ты это знаешь.