– Тебе молока не добавить? – прокричала Кайя из кухни.
– Да.
– В смысле? Ведь в Хитроу…
– Я имею в виду, что ты права. Я пью без молока.
– Ага. Ты перешел на кантонский.
– Что?
– Ты перестал использовать двойное отрицание. Кантонский диалект более логичен. Тебе нравится логика.
– И это как раз тот случай? С кантонским диалектом?
– Не знаю, – засмеялась она там, на кухне. – Это я просто пытаюсь быть остроумной.
Харри заметил, что фотографии довольно нечеткие, снимались от бедра и без вспышки. Все внимание публики обращено на вышку для прыжков. Туповатые взгляды, приоткрытые рты – скучающие зеваки в ожидании чего-то ужасного, такого, о чем потом можно написать в мемуарах или рассказать перепуганным соседям. Один из собравшихся поднял вверх мобильный телефон, которым, вне всякого сомнения, делал снимки. Харри взял лупу, лежащую на стопке рапортов, и принялся рассматривать лица одно за другим. Он и сам не знал, что ищет, в голове было пусто, а это самый лучший способ не упустить того, что, возможно, есть на этих снимках.
– Нашел что-нибудь?
Она остановилась у него за спиной и наклонилась, чтобы посмотреть. Он ощутил слабый запах лавандового мыла, так же от нее пахло и в самолете, когда она заснула и голова ее легла ему на плечо.
– Ммм… А ты думаешь, тут что-то может быть? – спросил он и взял протянутую кружку с кофе.
– Нет.
– Зачем ты тогда взяла эти фотографии домой?
– Потому что девяносто пять процентов всего расследования состоит в том, чтобы искать не в том месте.
Она только что процитировала третью заповедь Харри.
– А еще эти девяносто пять процентов нужно научиться любить. Иначе на стенку полезешь.
Четвертая заповедь.
– А рапорты? – поинтересовался Харри.
– У нас есть, конечно, собственные рапорты по делу об убийствах Боргни и Шарлотты, но из них ничего не вытянешь. Никаких физических улик, никаких свидетелей, которые могли бы сообщить о чем-то необычном. Ни заклятых врагов, ни ревнивых любовников, ни алчных наследников, ни преследователей, которым помешали, – нетерпеливых пушеров и прочих кредиторов. Короче говоря…
– Никаких следов, никаких явных мотивов, никакого орудия убийства. Я бы начал с допросов по делу Марит Ульсен, но, как тебе известно, мы по этому делу не работаем.
Кайя улыбнулась:
– Нет, конечно. Кстати, я сегодня говорила с одним репортером из отдела политики «Верденс ганг». Он сказал, что никто из журналистов, аккредитованных в стортинге, не знает, бывали ли у Марит Ульсен депрессии, психологические срывы или мысли о самоубийстве. И они ничего не могут сказать о том, были ли у нее враги, будь то в профессиональной или в частной жизни.
– Ммм…
Взгляд Харри скользил дальше по лицам собравшихся. Женщина со взглядом лунатички и ребенком на руках…
– Что нужно этим людям?
На заднем плане: спина мужчины, покидающего место преступления. Дутая куртка, вязаная шапочка.
– Им нужен шок. Потрясение. Развлечение. Очищение…
– Маловероятно.
– И ты читаешь Джона Фанте. Тебе нравятся старые вещи?
Он кивнул на комнату, дом вообще. Он и имел в виду комнату, дом вообще. Но рассчитывал при этом, что она скажет что-нибудь про мужа, если тот действительно настолько старше ее, как предполагал Харри.
Она с интересом взглянула на него:
– Ты читал Фанте?
– Когда я был молод и увлекался Буковски, я читал его книги, но названия не помню. Я покупал их большей частью потому, что Чарльз Буковски – явный его фанат. – Он демонстративно взглянул на часы: – Ой, пора домой.
Кайя удивленно посмотрела сначала на него, а потом на его нетронутую кружку с кофе.