Вдоль пирса, заслоняя небо, стоял громадный танкер. На палубе круглились три огромных шара, как белые пузыри. Виднелись связки труб, серебряные магистрали, красные вентили. Что-то шумело, вздыхало, чавкало. Раздавался свист. Танкер был, как остров, приплывший к пустынному берегу. По черному борту желтыми буквами было выведено: «Ямал». Александр Трофимович восхищенным ненасытным взглядом осматривал танкер. Сферы были как гигантские яйца. В них созревали невиданные птенцы. Раздастся хруст, яйцо расколется, покажется клюв, лысая голова птенца, который плюхнется на пирс.

– Танкер пришел из Японии. Возьмет газ и пойдет в Испанию, – Шаронов указывал пальцем на танкер, словно рисовал его контур, заливал этот контур красным, серебряным, белым. – Как раз вы угадали к погрузке.

Весь берег был в сплетениях стали, в перекрестьях металлоконструкций. Высились громадные цистерны, вздымались стальные башни, взлетали ажурные вышки. Извивались бессчетные трубы. То стремились вверх, то опускались к земле, то уходили под землю, и вновь появлялись, ползли к танкеру. Погружались в его нутро. Все мерцало, вспыхивало, переливалось. Завод казался громадным разноцветным петухом. Он раскрыл синие стальные крылья, вцепился желтыми когтями в мерзлоту, долбил черным клювом. Среди сверкающих конструкций не было видно людей. Завод был огромной машиной, которая не нуждалась в людях.

– Предлагаю, Александр Трофимович, пройти на пульт управления. Там виден весь производственный цикл, – приглашал Шаронов. – Там соберется персонал. Вы, если можно, скажете несколько слов.

Они надели белые каски, нарядились в оранжевые жилеты. Прошли сквозь заводские переходы. Александру Трофимовичу казалось, что его ведут сквозь внутренности металлического великана. Ухало сердце, дышали легкие, поворачивались суставы. Завод был подобием человека, а человек был его малой копией.

Они оказались в диспетчерском зале. Вдоль стен горели экраны, работали мониторы. Перед каждым сидел оператор, иногда поднимал телефонную трубку.

– Этот завод я заказал в Китае, Японии, на Тайване, – Шаронов с гордостью демонстрировал свой завод. – Завод, Александр Трофимович, привезли сюда на сухогрузах отдельными блоками и здесь свинтили. Мы подготовили ему площадку, чтобы каждая скважина, каждая свая, каждая опора соединились точно, как швейцарские часы. Финансирование обеспечили банки Германии, Франции и Канады. Но рабочие русские! Никакие другие рабочие не способны поставить подобное чудо в мерзлоте при температуре минус пятьдесят. Мы вживили этот завод в мерзлоту. Мы посадили его, как сажают дерево. И видите, оно прижилось. Наши работники – это садовники Арктики! – Шаронов похлопал по плечу сидящего молодого диспетчера. Александр Трофимович не мог понять чего больше в этом похлопывании, – отцовской гордости или самодовольства собственника.

Александр Трофимович смотрел на экраны, слушал главного инженера. Тот доступно объяснял невероятно сложный производственный процесс.

В тундре, – рассказывал инженер, – среди мхов и озер, буровые ввинчиваются в глубину, распускают в толще земли пучки труб. Трубы шарят, щупают пласты, впиваются, жадно сосут. Газопроводы подхватывают газовые вихри, укрощают, перебрасывают на завод, гонят в реактор. Реактор дышит, как сердце, перевитое артериями. Газ сжимают, охлаждают, превращают в вязкую жидкость. Жидкость течет из реактора, наполняет громадные, стоящие у пирса цистерны. Насосы гонят сжиженный газ, сливают в океанский танкер, наполняют сферические хранилища. Танкеры отчаливают от пирса, везут газ, – одни в Японию, другие в Европу. Ямальский газ сгорает в топках электростанций, крутит турбины, питает опреснители и кухонные плиты. Кипятит кофеварки и плавит металл для космических кораблей и подводных лодок.