– Не любишь? – вопрошал Володечка, с ужасом ожидая ответа.

– Люблю, люблю! – отвечала она. – Невозможно люблю! Так сильно, что с ума схожу!

– Так что же? – терзал он ее в недоумении.

– Хочешь, я стану твоей ППЖ?

Он фыркал на такое предложение, но она просила о настоящей женитьбе не говорить более и не желала объяснять почему.

– Володечка, ты живи, пожалуйста, сегодняшним днем! – просила. – Вот ведь как хорошо нам вдвоем сейчас!

А он все строил планы без устали, как Госплан. Воображал двух белокурых деток, мальчика и девочку. А после любви гладил ее живот, словно уговаривал утробу зародить жизнь и подарить ему то, о чем мечтает его молодое сердце.

Но ее тело было пропитано скорой конечностью Володечки, а потому само принимало решение о целесообразности всяких мальчиков и девочек в это тяжелое военное время. Дух и душа Гели Лебеды были настроены совершенно для другой миссии, которые они совместно исполняли со всей старательностью, задействовав для этого девичью плоть…

Их с Володечкой любовь протянулась до октября. На землю выпал даже первый снежок, и Ангелине стало казаться, что идея Райских врат для солдат, чей час известен, – идея ложная. Как-то по-глупому сфантазированная ею… Господь дал ей любовь обыкновенную, но самую что ни на есть сладкую – «они жили долго и счастливо и умерли в один день»!

Она даже поспешила к мысли сказать Володечке, что согласна за него замуж и, оставшись на ночь в командирской землянке, вжималась в его тело всеми силами, словно прирасти пыталась, и слова праздничные готовы были слететь с ее губ, как вдруг Геля почувствовала холод, исходящий из его груди. Не придала поначалу значения – грела поцелуями и ладошками, а потом, когда из мужского сердца в ее грудь стал сползать ледник, она все поняла. Еще крепче льнула к нему, стараясь растопить смертельный лед, но здесь над блиндажом стрельнула сигнальная ракета, и Володечка, зачем-то наодеколонив лицо, ушел от нее навсегда.

Лейтенант Володечка владел самой романтичной профессией на войне – был разведчиком. И уже через полчаса, как его семя пролилось в Гелино тело, полз в маскхалате на вражескую территорию с двумя здоровенными сержантами прикрытия. Им предстояло «нехитрое» дело – взять языка и вернуться восвояси. А нехитрое потому, что Володечка знал в совершенстве немецкий язык и, слегка пошпрехав, подманивал к себе фрица, сержанты заламывали его, словно барана, а потом волокли добычу домой.

И в эту ночь все шло как обычно.

Немецкий офицерик был таким же молоденьким, как и Володечка, бравым, а потому справлял малую нужду прямо с бруствера окопа, стоя во весь рост. Автомат висел на боку, а сам гансик напевал что-то веселое. Ночь ведь…

Он тоже поднялся во весь рост и, пошутив по-немецки, стал почти другом. Приближался быстро, улыбаясь широко и бесстрашно. И когда рукопожатие их, казалось, было неминуемо, когда мускулы сержантов напряглись брать немчика, тот вдруг отдернул руку и сделал все так быстро, что бойцы даже толком понять не смогли, что и почему. Вскинул немец автомат и дал длинную очередь по Володечке, практически срезав ему голову с плеч.

Сержанты, конечно, в отместку тоже всадили в ганса по тридцать пуль, но так до конца собственных послевоенных жизней не смогли понять, на чем в ту ночь засветились, какая их ошибка в том деле была.

А перед умирающим немчиком пронеслись обрывки жизни в маленьком литовском городке. Он хорошо помнил, как в городе появились русские, завезя во все парикмахерские советский одеколон «Шипр». Он ненавидел его запах, и особенно было ему паскудно умирать, ощущая в ноздрях носа своего этот ненавистный русопятый аромат.