Она глубоко вздохнула полной грудью и, улыбнувшись новому дню и ожидавшим впереди приключениям, прошла в хлев. Стоявший слева от входа конь радостно всхрапнул и заржал.

— И тебе доброе утро, Флокс! — задорно поприветствовала она коня, сваливая котомки рядом с денником, и, почесав высунувшуюся к ней морду, снова вышла из хлева.

Леона подошла к колодцу, вытянула ведро и умылась, придерживая собранные в косу волосы. Затем принесла воды в загон возле курятника и, подставив сходни, открыла лаз, выпуская несушек. Первым медленно и вальяжно вышел черный петух, важно прошелся по загону, и над двором разнеслось громкое «кукареку». За ним, толкаясь, громко кудахча и быстро перебирая лапами, выбежали куры. Леона насыпала окружившим ее птицам зерно из холщового мешка и, немного понаблюдав за мечущимися курами, отнесла мешок обратно в сенки. Затем, набрав воды в колодце, вернулась в хлев — долить воды в поилки лошадей и козы. Конь при ее появлении вновь оживленно зафыркал, вскидывая голову и взмахивая длинной дымчатой гривой.

— Я смотрю, тебе уже не терпится, да Флокс? — весело спросила девушка, наливая воду в козий поильник.

Конь тихо заржал в ответ.

Леона подошла к пегой кобылке, стоявшей в соседнем с конем стойле, потрепала ее по загривку и наполнила полупустое корыто для воды. И только после этого девушка зашла в денник к жеребцу, который всем своим видом выражал нетерпение. Стоило подойти достаточно близко, как жеребец мягко ткнулся носом в ее щеку и, тихонько фыркая, положил голову хозяйке на плечо, прикрывая свои пронзительно-ясные голубые глаза. Леона светло улыбнулась и, прижавшись к широкой шее, зарылась пальцами в серебристую гриву

— Подожди еще немного. Я попрощаюсь и вернусь за тобой, — прошептала она, скармливая коню заранее припасённое яблочко.

Еще раз потрепав коня по загривку, Леона поставила перед ним оставшееся ведро с водой, дала еще одно яблоко кобылке и вышла из хлева, возвращаясь в дом.

Домовой уже появился и помогал хозяйке.

— Куртку-то сними прежде чем за стол садиться. И рукомойник туточки у нас не для красоты висит, — расставляя на столе миски, проворчал Добролюб, когда Леона, не раздеваясь, прошла к столу. — И как тебя — такую разиню[4] одну отпускать куда-то?

— Да мне не хочется есть, — неловко ответила Леона, но, не став спорить, все же вернулась в сенки и, сбросив куртку, направилась к рукомойнику.

— Это сейчас не хочется, а как в путь тронешься, и двух верст не проедешь, как голодная будешь, — наставительно произнес домовой, разливая по кружкам парное молоко и строго поглядывая на умывающую руки девушку.

— Верно Добролюб-то говорит, — поддержала Ружена. — Давай садись, не упрямься.

Леона быстро вытерла руки жестким полотенцем и села за стол рядом с домовым, который уже пил молоко из небольшой глиняной чаши. Ружена тем временем нареза́ла прижатую к груди булку хлеба, выкладывая крупные ломти в плетеную корзинку. Закончив накрывать на стол, она села на край лавки рядом со своей воспитанницей, стянула с головы косынку и обтерла раскрасневшееся влажное лицо.

— Во сколько же ты встала? — спросила Леона, покорно накладывая себе картошку.

— Да немногим раньше тебя-то. Как гроза прошла. Всего одна лучина прогореть успела, пока светать не начало. Да ты не гляди на меня. Ешь давай.

— А ты разве не будешь? Положить тебе?

— Ай, не надо. Успеется еще. Сперва проводим тебя, — махнула рукой Ружена, снова вставая и направляясь к полкам с кухонной утварью. — Занятно как выходит-то… Пришла ты сюда с грозой, после грозы и уходишь, — рассуждала она, раскладывая на столе вощеные холстины и заворачивая в них снедь.