С девчонками Лёнька держался нарочито серьезно и холодно. Запомнил подслушанный когда-то на конюшне рассказ Петьки-боцмана, деревенского ухаря и гуляки, который был так прозван за некогда недолгую службу на речном буксире. Он любил громогласно порассуждать надтреснутым простуженным баритоном:

– С бабами завсегда надо строго! Хочешь, чтоб прикипела навсегда, – не замечай ее. Ну, делай вид, что не нужна она тебе сто лет. А коли сама заглядывается и заигрывает – гони от себя. Но не до конца. В самый отчаянный для нее момент – удиви ее! Раз, и цапни ее за плечи, сгреби в охапку и целуй…

Дальше Лёнька не расслышал, так как мужики-слушатели загоготали и шумно перебили рассказчика, да и мамка уже дважды позвала его от калитки. Так и не узнав, что же надо делать после поцелуев, он убежал домой.

Следуя нехитрой Петькиной науке, Лёнька так поступал и сейчас с прилипшей к нему востроносенькой, но симпатичной Танькой. Блаженные минуты отдыха и мечтаний он не хотел расходовать на глупые Танькины расспросы о свадьбе-женитьбе.

– Тань, я, может, путешественником стану. Поеду в Сибирь пушнину бить. Мне батя рассказывал, как там в тайге живут соболи да куницы вот такие… – Он развел широко руки, показывая размер чудесных зверюг.

– А ты своего Павлика помнишь?

Танька имела в виду отца Лёньки, охотоведа, служившего по лесной и охотничьей части, которого все в деревне очень любили за добрый нрав и небывалую щедрость. Она спросила об отце, потому что очень скучала по своему батьке Андрее Васильевиче Полевом, который служил на пограничной заставе и от него не было вестей уже больше двух месяцев. Отец же Лёньки, Павел Степанович, умерший два года назад, большей частью жил в лесу в своей сторожке-заимке, промышлял зверя и часто принимал заезжих охотников. Он никогда никому не отказывал ни в помощи, ни в ночлеге, ни в еде. За открытость души и отзывчивость, добрый нрав и щедрость все в округе – и стар и млад – звали его ласково Павликом.

Денег в семье почти не водилось, а вот кабанье сало, лосиная тушенка, мёд с собственной пасеки, соленые грибы в бочках да квашеная брусника, клюква и капуста почти не переводились. Всеми добытыми, бережно собранными дарами земли и леса Павлик охотно делился с родичами, соседями и теми, кто нуждался больше. Нередко через деревню проходили обозы с ссыльными и выселенными «враждебными элементами», которые смотрели на собиравшихся вдоль дороги «поглазеть на лишенцев» крестьян затравленно и жалобно. О таких этапах Павлика предупреждали заранее, так как он всегда был вооружен и, находясь на службе, был обязан помогать обеспечивать порядок. Охотовед и лесничий в одном лице, Павел Степанович строго выполнял поручения начальства, но обязательно подготавливал к таким дням два-три мешочка с салом, сушеной черникой, берестовым туеском засахаренного меда и травяным лесным лечебным сбором.

– Им, лишенцам, пригодится в дороге. Кто знает, какая судьбина их ждет?! А от матушки-природы не убудет. Еще попросим. Она добрая, кормилица, – приговаривал Павлик в ответ на укоряющий взгляд жены Акулины. Ей не было жалко этих припасов, она просто боялась за своего кормильца-мужа, что могут на него донести «доброхоты» и в лучшем случае отправят их таким же этапом. Но она не смела перечить мужу. Не было такой привычки и даже мысли. Всё же он – хозяин, глава, кормилец, муж. Оттого все свои невысказанные обиды, как и другие, вымещала женщина на сыне, считая, что тот только крепче и живучее станет от наказаний, тычков и подзатыльников.