Староста Бубнов закончил объяснение с рыжим ефрейтором Лейбнером и, подойдя к Горелому, здоровой рукой с размаху отвесил ему глухую, но мощную оплеуху. Витька не удержался на ногах и плюхнулся в пыль, получив в добавок увесистый удар ворованным хомутом по лицу. От боли и неожиданности он взревел, как пожарная сирена:
– Ааааааах! Ты чего бьешься, гад? – Он пытался подняться, но ловко подскочивший к нему староста-председатель прижал его шею грязным кирзовым сапогом и угрожающе зарычал:
– Ты баб не трожь, охломон! Фроська мужа еще в Гражданскую потеряла. Всю жизнь бобылихой ходит. Зачем тебе этот причиндал? Где лошадь-то? Не воруй тутова, говорю тебе! Не то враз рассчитаю и разжалую. А то и сдам тебя обершарфюреру, так он тебя, тля, сам рассчитает. Тьфу на тебя, тля гнилая! Пшел, гнида воровская, выводи людей из хат на улицу. Новое начальство будет речь держать. Ну! Шевелись, сученный пес.
Он пихнул ногой всё еще валяющегося полицая, подцепил костлявыми пальцами хомут и понес хозяйке. Подошедший к поверженному мародеру бывший учитель Троценко усмехнулся:
– Не бзди, Витёк. Мы этому Яшке-председателю еще вьюшку пустим. Вставай, давай поправим здоровье. Во! – он показал горло зеленоватой стеклянной бутыли, торчащее из его штанов – Этот трофей наш. Хрен этому козлу однорукому. Сейчас с тобой оприходуем.
«Защитник порядка» Горелый поднялся, зло сплюнул кровавой слюной в подножную пыль и мрачно процедил:
– Убью суку краснопузую. Он мне еще за батю должен, – загадочно добавил Витька и хищно ощерил кривые ржаво-коричневые зубы. Вытирая бурые сопли, смешавшиеся с сочившейся кровью, двинулся вслед за учителем выполнять указание старосты.
Глава третья
Пред(сед)атель
Советские граждане, которые в период временной оккупации той или иной местности немецкими захватчиками служили у немцев на ответственных должностях… подлежат ответственности за измену Родине… Не подлежат привлечению к уголовной ответственности: советские граждане, занимавшие административные должности при немцах, если будет установлено, что они оказывали помощь партизанам, подпольщикам или саботировали выполнение требований немецких властей, помогали населению в сокрытии запасов продовольствия и имущества.
(Из постановления Пленума Верховного суда СССР)[15]
Всех жителей деревеньки сгоняли к дому тетки Фроськи, на крыльце которого два фельдфебеля прилаживали кумачовый флаг с траурно-черным крестом-свастикой в центре белого круга. Ее дом был самым большим и богатым в деревне. По четыре окна на восточной, северной и южной сторонах, светлая уютная горница, широкая русская печка, просторные вместительные сени, высокий чердак с сеновалом – всё это говорило о том, что дом строился для большой дружной семьи с хорошим достатком. Не прошло и двух десятилетий, как от всего семейства в живых осталась лишь Евфросинья, которая в тот момент горько плакала, сидя на голой земле возле крыльца. Советская власть последние двадцать лет регулярно что-то отнимала у нее: сперва мужа, сгинувшего в огне братоубийственной Гражданской войны, после – излишки зерна, которых вовсе не было, затем кормилицу-корову и молодого, только народившегося бычка, наконец явились за сыновьями. Пришедшая на Смоленскую землю немецкая власть отобрала последнее – родовой семейный дом. А новоявленный защитник порядка – полицай Витька Горелый еще избил, ограбил и унизил прилюдно.
Она плакала не от боли, а от унижения, не от побоев, а от несправедливости и горечи, от того, что ее не убили и она не может сойти с этой бесконечной карусели истязаний, страданий, мучений и безнадежности, воссоединившись, наконец, со своими родными в мире лучшем и вечном. Видевшие ее унижение жители не пришли ей на помощь, а лишь испуганно жались к крыльцу, стараясь укрыться за спинами друг друга. Несколько оставшихся в деревне мужиков вынужденно выдвинулись вперед, так как прятаться за спинами баб, стариков и детишек было совсем стыдно. Петька-боцман и хромой конюх Прохор стояли ближе всех к крыльцу, украшенному когда-то богатыми резными наличниками вдоль ската крыши и перил, и наблюдали, как фрицы раскидывают большое полотнище красного флага, занявшее чуть ли не весь крылечный навес.