– Никто и не предлагает сливать все воедино, Кирилл Афанасьевич. Генерал Казаков сказал об имеющейся проблеме, и только, – осадил комфронта Рокоссовский. – По моему приказу Василий Иванович составил и уже отправил заявку в Ставку на увеличение количества артиллерии фронта.

Мерецков хотел что-то сказать относительно столь неожиданной новости, но не успел. Генерал Казаков опередил его.

– Исходя из местных особенностей путей доставки, в заявке я сделал главный акцент не на орудия, а на минометы. Их проще и легче транспортировать к нам, а на местных складах есть запас мин в нужном количестве, как для полковых минометов, так и для дивизионных.

Попав под столь стремительный напор представителя Ставки, Мерецков стушевался, и, спасая положение, Стельмах предложил вернуться к рассмотрению обсуждаемого вопроса через несколько дней.

Другим камнем преткновения стало направление наступления соединений 8-й армии. Мерецков предлагал нанести главный удар в районе Гонтовой Липки с дальнейшим выходом к Синявино, Мге и Дубровке, изолировав таким образом шлиссельбургскую группировку противника от его главных сил. Комфронта твердо стоял на своем, утверждая, что предложенный им план самый правильный и оптимальный вариант прорыва блокады, однако Рокоссовский сразу увидел в нем несколько подводных камней.

– Вы предлагаете наступать на участке шириной в двенадцать – пятнадцать километров, полностью повторяя план Любанской наступательной операции, а также операции по деблокированию 2-й ударной армии, которые трагично закончились для нас. В обоих случаях немцы смогли одержать победу благодаря тому, что наши войска сначала не смогли, а затем не стали расширять место прорыва, надеясь, что, продвинувшись далеко в тыл противника, они заставят его отступить. Немцы же, удержав свои «поворотные столбы», смогли организовать контрудары по узкой горловине прорыва, отрезали наши наступавшие части, разом обесценив все одержанные нами успехи и победы… – Рокоссовский ткнул пальцем в карту, и сидевшие рядом с ним генералы с опасением и осторожностью посмотрели туда, куда он указывал.

Посланник Ставки говорил это так уверенно и убедительно, что от его слов работники штаба фронта моментально ощутили ветерок грядущих неудач.

– Даже если все будет так, как вы, Кирилл Афанасьевич, планируете, и шлиссельбургская группировка противника будет полностью отрезана, при узком коридоре прорыва немцам ничего не будет стоить ударить под основание нашего наступательного клина и отсечь его от основных сил. Думаю, что уже давно пришла пора научиться не наступать на одни и те же грабли, товарищи генералы.

– И что же вы предлагаете, товарищ Рокоссовский? Отказаться от предложенного штабом фронта плана и начать наступать у черта на куличках? Напрямик, через бурелом и болота, где противнику будет крайне трудно нанести контрудар по нашим флангам? – ехидно уточнил комфронта. – Предложенный нами план предстоящей операции рассмотрен и одобрен Москвой. Направление Гайтолово признано Генеральным штабом как откровенно перспективное. Вы что, не согласны с мнением руководства?

Мерецков уперся в стол руками, грозно выпятив свои генеральские петлицы и золотую звезду Героя, полагая, что Рокоссовский не рискнет оспаривать выдвинутые им аргументы, но он напал не на того человека.

– Как говорил граф Толстой, гладко вышло на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить, – блеснул знанием классики генерал. – Любой план может быть красив и привлекателен на штабных картах, но в первую очередь он должен быть жизнеспособным и исполнительным на деле. И именно для определения этих критериев Ставка меня к вам и прислала.