В просторном фойе перед спектаклем миловидная тетенька завлекала ребятишек воздушными шарами, расписными матрешками и куклами. Одна кукла сильно отличалась от других. Узкие ножки и ручки в ромбовом трико, курточка с бубонами вместо пуговиц, на голове пестрая треуголка с настоящими колокольчиками. Звали куклу Арлекин. Улыбка ее хамоватая и огромные черные глаза с хитрым прищуром чем-то напоминали Маху.

Прозвучал третий звонок, а Лиза от витрины не могла оторваться.

– Хочешь? – спросил отец.

– Хочу! – выдавила дочь.

Инструкция к странной кукле прилагалась.

С длинными запутанными нитями к сочленениям колен, локтей и плеч Лиза разобралась без посторонней помощи. Голова крепилась к крестовине неподвижно, но при желании кивала, какой-то невидимый рычажок этому способствовал. По росту Арлекин доходил до Лизиного плеча. Марионетка оказалась самой настоящей – паркетной. Управлять такой было неудобно даже с приподнятыми руками, но с табуретки все выходило замечательно. Арлекин взмахивал ручками, топал ножками, содрогался в немом хохоте, с ним смеялась и Лиза.

Новый друг появился кстати. Он заменил и детский сад, опустевший в летние месяцы, и Маху, которую мать отправила до осени в деревню к родне. Оставшись самой себе предоставленной, Лиза, к удивлению взрослых, проявила небывалую ответственность, и пока бабушка вела с отцом тихую борьбу, настаивая на побелке кухонного потолка, с утра до вечера упражнялась с куклой.

С виду ничего особенного не происходило. С куклами Лиза играла и раньше, прилежно одевала, кормила, в хорошую погоду выгуливала в песочнице, вечером укладывала спать. Куклы четко исполняли все требования, беспрекословно повиновались желанию хозяйки, хлопали жесткими ресницами, пухлыми ротиками улыбались в ответ. Вздумай хоть одна из них взбунтоваться, тут же получила бы строгий выговор, но гладкая пластмасса равнодушно мерцала розовым теплом штампованных лиц. Куклы быстро надоедали.

С Арлекином выходило все по-другому. Эти подвижные ручки и гибкие ножки составляли иллюзорную целостность живого существа, причем нижняя губа ходила ходуном, а черные пуговки мельтешили в стеклянных глазницах. Лизе приходилось постоянно приноравливаться к марионеточному настроению. Главенствовать в столь неравном дуэте не получалось. Кукла попалась ей такая капризная, что требовалась немалая сноровка в преодолении спорных моментов, когда Лиза ножку в ромбовом трико направляла вправо, а она, словно назло, ступала влево.

Они испытывали терпение друг друга. Когда путались нити, узелки выскакивали из прорези, а ручки выкручивались в ключицах, Лиза ненавидела куклу всем сердцем и всем сердцем жалела, чувствуя ту боль, которую сама же нечаянно порождала. Раскрасневшись от напряжения, она бормотала под нос безобидные ругательства, больше порицая свою неуклюжесть, чем проделки Арлекина. Если ссорились, то ненадолго. Мирились конфетами. Лиза съедала за двоих. В этом странном союзе ребенок мог бы главенствовать по праву превосходства, но Лиза всегда уступала по праву той святой дружбы, зародившейся в минуту знакомства, и уступчивость считала обоюдной. Спали они вместе под одним одеялом. Лиза на своей пуховой подушке, Арлекин на лиловой подушке-думке с бабушкиного кресла. Ворочаясь в тревожном сне, Лиза задевала куклу, и тогда в ночи тихо звенели бубенчики, навеивали покой, прогоняли страхи.

Образ незабвенной Махи тускнел день ото дня. В отличие от настоящей подруги поролоновый человечек вел себя достаточно скромно, ничего не требовал, отдавался девичьим рукам доверительно, возможно, в благодарность за бескорыстную дружбу. Когда же дурашливая улыбка начинала тяготить, Лиза подвешивала Арлекина за крючок на шкафчик, и старый недруг Cítrus médica Sarcodáctylis, заметно опережающий в росте, лишался очередной завязи.