К великому облегчению местного жандарма, проблема оказалась легко решаемой. У Судейкина остался только один вопрос – теперь уже к доктору, хорошо знакомому с процедурой освидетельствования арестантов: будет ли у полковника возможность поговорить с Ландсбергом с глазу на глаз, не возбудив подозрений тюремной администрации?

– Н-не знаю, господин полковник! – в раздумье покачал головой Малышев. – Как правило, при освидетельствовании присутствует писарь со статейными списками арестантов и два-три вооруженных надзирателя – для обеспечения безопасности… Ежели вы не хотите раскрывать свое инкогнито перед тюремной администрацией, то я просто теряюсь…

– «Теряетесь!», – фыркнул Судейкин. – Во-первых, вы представите меня доктором-психиатром, чье заключение важно в вопросе отбора колонистов для Сахалина! Ширму там, в смотровом помещении, можно поставить? Прекрасно! Вы, доктор, хлобысните перед визитом коньяку – чтобы дух от вас был соответствующий. И говорить с арестантами будете громче обычного. У вас будет хорошее настроение – понимаете? – поэтому вы захватите с собой и дадите полистать надзирателям французский или немецкий альбом со срамными фотографиями. Это будет превосходным фактором отвлечения. Пока конвойные с писарями будут пускать над фотокарточками слюни, я шепотом за ширмой сделаю то, за чем и явился. Все понятно?

– Но у меня нет такого альбома! – густо покраснел доктор.

– Будет! – уверенно заявил Судейкин и повернулся к местному жандарму. – Вы слышали, господин штабс-капитан? Переверните весь город, но через час такой альбом, а лучше два – должен быть у доктора! Хоть самолично с супругой перед фотографом позируйте, милейший! Если не хотите, конечно, провести остаток службы где-нибудь в Тьмутаракани, помощником письмоводителя. Доктор, прямо сейчас пишите главному смотрителю тюрьмы записку. Так, мол, и так: ввиду полученных телеграфом дополнительных указаний должен приступить к освидетельствованию этапируемых вместе с психиатром доктором… э… Пастером, из Парижа. Фамилию запомнили, любезнейший? Мои медицинские документы тоже должны быть готовы через два часа. С-ступайте, господа!

Перед началом освидетельствования Судейкин, одетый в белый халат, нацепил круглые синие очки, через которые почти ничего не видел и взлохматил волосы – именно так, по его разумению, должен был выглядеть «профессор психиатрии Пастер» из самого Парижа. Перетасовал стопку статейных списков – дело Ландсберга легло третьим. Поначалу Судейкин хотел с него и начать, однако профессиональная осторожность взяла верх, и полковник решил для начала «набить руку» специальными вопросами на паре других арестантов. Заодно и надзиратели расслабятся, увлекутся альбомами. Да и у доктора Малышева будет время определить – много ли слышно из-за ширмы.

Изрядно помучив первого арестанта вопросами о душевных болезнях всех его родственников, «доктор Пастер» посмотрел на часы и удовлетворенно кивнул: шесть минут. Стало быть, никто не удивится, если на арестанта потратить и больше, минут десять. Не удастся сломать человека за это время – не поможет и час: полковник был реалистом.

– Садитесь, Ландсберг! Ближе, не стесняйтесь! – «профессор» сорвал проклятые очки-заслонки и внимательно оглядел человека перед собой.

Полгода тюрьмы, разумеется, изменили человека. Лицо Ландсберга потеряло юношескую округлость, под глазами цвета стали залегли глубокие тени. Судейкин знал, что после расправы над уголовниками в Литовском замке Ландсбергу еще несколько раз пришлось доказывать арестантскому окружению свою силу, подтверждать авторитет «забуревшего Барина». Иваны теперь почтительно сторонились Ландсберга, глоты наперебой старались услужить, шпанка откровенно заискивала перед ним и боялась Барина. «Это плохо, – подумал Судейкин. – Было бы гораздо лучше, если бы Ландсберг стоял на иерархической арестантской лестнице ниже».