Чисто одетый, умытый и аккуратно подстриженный, молчаливый и расторопный – само собой. И у Савичева был вид весьма располагающий, а уж Антоха – с его наивными глазами и застенчивой улыбкой, опрометью бросающийся исполнять даже не высказанные еще, а только зарождающиеся пожелания господ проезжающих – вскоре стал своего рода живой вывеской честности и респектабельности карточного промысла.

Систему условных знаков Антоха освоил в совершенстве. И к немалому удивлению Савичева, даже предложил несколько придуманных им же приемов облапошивания простаков, рискнувших сесть за стол с матерым шулером.

– Тебя, парнишка, мне бог послал на старости лет! – откровенничал порой после удачного вечера Савичев. – Эх, будь я помоложе, а ты постарше – мы с тобой, Антоха, такое бы предприятие завернули…

Антоха и такие откровения на ус мотал – до поры до времени. И каждую свободную минуту, запершись в своем чулане, разрабатывал картами пальцы по показанной старым картежником методе, осваивал шулерскую ловкость рук. Только мизинцы долго не соглашался специально ломать, чтобы в лубке срослись они чуть гнутыми и более способными для шулерских вольтов.

Хоть и осторожничал Савичев, большую игру на постоялом дворе затеивал не каждую неделю, а при малейшем подозрении нарочито проигрывал, нехорошие слухи все-таки вскоре поползли. Надо было, пока не поздно, убираться из-под Тулы куда подальше. А куда? Как? Без Антохи Савичев уезжать не хотел – где такого другого помощника сыщешь?

И хозяин постоялого двора, привыкший к щедрым отчислениям от картежного промысла, нипочем не желал добром отпустить парнишку. Паспорт вольноотпущенного Антохи Фролова он подальше запрятал, и в полицию грозил сообщить, ежели тот, польстившись на уговоры, без паспорта все же сбежит. Савичев с горя ударился в очередной запой. Антоха, ввиду своей ненужности прислуги при картежном кабинете, вновь был поставлен хозяином на работу в общую залу, чему вовсе не обрадовался – привык за несколько месяцев к приличным, хоть и шумным порой гостям, чаевым и господской еде, коей в кабинете всегда оставалось изрядно.

Проблему – то ли волею случая, то ли по наитию – решил опять-таки он, Антоха!

Думал-думал, да и снес местечковому еврею-портному пожертвованный ему Савичевым нечаянный выигрыш – фрачную пару. Попросил мастера подогнать господскую одежду на свою фигуру. Еврей пожал плечами – если оборванец-половой из кабака желает тратить денежки на совершенно не нужную ему вещь, почему он, честный портной Соломон, должен отказываться от такого заработка?

Надо заметить, что за несколько месяцев сытой жизни Антоха из тощей деревенской «оглобли» превратился в статного юношу, да и выглядел старше своих пятнадцати лет. Даже старый Соломон ахнул и всплеснул руками, когда оборванец обрядился в подогнанный по его фигуре фрак и брюки французского покроя. «Уж не послал ли бог в его скромную мастерскую графа Монтекристо, или, на худой конец, чьего-то незаконнорожденного сына из благородной фамилии, вынужденного скрывать свое высокое происхождение?» – пошутил даже Соломон. И предложил Антохе дополнить фрачный наряд манишкой и галстуком-бабочкой.

Нагруженный обновками, Антоха пробрался в комнату Савичева, где тот храпел в обнимку с очередной бутылкой. Тихо переоделся, намалевал перед зеркалом тоненькие усики и разбудил учителя и наставника.

Пробудившись, тот поначалу просто не узнал Антоху и обратился к нему как к милостивому государю. Потом замолчал, старательно протер глаза, перекрестился. Вылив себе на голову над лоханью целый кувшин холодной воды и даже не вытираясь, Савичев подвел Антоху к окну, придирчиво осмотрел со всех сторон, вздохнул и опустился в кресло.