– Но…

– Моника, мне не приходит в голову ничего такого, что не сделали бы ваши инженеры. Надо просто принять тот факт, что технология умерла вместе с Разоном. Если вообще плоды его трудов не были мистификацией. Честно говоря, последнее кажется мне все более вероятным. Разона пытали так, что обычный ученый должен был давно сломаться, но он не выдал террористам того, что они требовали. Потому что не мог. Все это было фальшивкой.

Она вздохнула и встала:

– Вы отказываетесь от величия, мистер Лидс.

– Дорогая моя, – сказал я, вставая, – вам следовало бы знать, что я уже достиг величия. Я променял его на посредственность и некоторую степень здравомыслия.

– Попросите вернуть деньги, – сказала Моника. – Сдается мне, у вас нет ни того ни другого. – Она достала что-то из кармана и бросила на стол. Большой конверт.

– А это еще что? – спросил я, потянувшись за ним.

– Мы нашли пленку в камере. Удалось восстановить только одно изображение.

Поколебавшись, я вытащил фотографию. Снимок был черно-белым, как и остальные. На нем был бородатый мужчина, одетый в мантию, сидящий… на чем-то, чего я не видел. Лицо у него было поразительное. Не в смысле черт, а в том смысле, что он смотрел прямо в камеру. Камеру, которой не будет две тысячи лет.

– Мы думаем, что это момент во время Триумфального входа, – сказала она. – На заднем плане, похоже, Прекрасные ворота. Трудно сказать наверняка.

– Боже мой, – прошептала Айви, подходя ко мне.

Эти глаза… Я не мог отвести взгляда от фотографии.

– Эй, я думал, в твоем присутствии нельзя поминать Его имя всуе, – заметил Джей Си.

– Я не поминала, – ответила Айви, с почтением возложив пальцы на фото. – Я признала, что вижу Его.

– К сожалению, это бессмысленно, – сказала Моника. – Нет способа доказать, кто на снимке. Даже если бы мы смогли, это не сделало бы ничего для доказательства или опровержения христианства. Это случилось перед тем, как Его убили. Из всех снимков, которые мог сделать Разон… – Она покачала головой.

– Это не меняет моего решения, – сказал я, убирая фотографию обратно в конверт.

– Так я и думала, – ответила Моника. – Считайте это платой.

– В конце концов, я не так уж много для вас сделал.

– Как и мы для вас, – сказала она, выходя из комнаты. – Хорошего вечера, мистер Лидс.

Я потер пальцем конверт, слушая, как Уилсон провожает Монику до двери и закрывает ее. Я оставил Айви и Джей Си болтать о том, как он любит сквернословить, а сам вышел в переднюю и поднялся по лестнице. Я шел, держась за перила, до самого верха.

Мой кабинет был в конце коридора. Комнату освещала единственная лампа на письменном столе, шторы были опущены на ночь. Я подошел к столу и сел. Тобиас занимал одно из двух кресел, стоящих перед ним.

Я взял книгу – последнюю в огромной стопке – и начал листать. На стене рядом со мной висела фотография Сандры, та самая, сделанная на вокзале.

– Они догадались? – спросил Тобиас.

– Нет, – ответил я. – А ты?

– Дело ведь не в камере, верно?

Я улыбнулся, переворачивая страницу.

– Я обыскал его карманы сразу после смерти. И порезал пальцы. Битым стеклом.

Тобиас нахмурился. После минутного раздумья он улыбнулся:

– Разбитые лампочки?

Я кивнул.

– Дело не в камере, а во вспышке. Когда Разон фотографировал в храме, он использовал вспышку даже на солнце. Даже когда предмет его интересов был хорошо освещен, даже когда он пытался запечатлеть что-то, что произошло в течение дня, например появление Иисуса вне гробницы после Его воскресения. Это ошибка, которую не допустил бы хороший фотограф. А он был хорошим фотографом, судя по фотографиям, висевшим в его квартире. В освещении смыслил хорошо. – Я перевернул страницу, сунул руку в карман, достал что-то и положил на стол. Съемная вспышка, которую я снял с камеры прямо перед взрывом. – Не уверен, связано ли это с механизмом вспышки или лампочками, но точно знаю, что он менял лампочки, когда хотел, чтобы устройство перестало работать.