Весьма оригинальными были в первой половине XIX века в Кронштадте проводы матросов в плавание. Спецификой Кронштадта было то, что более полугода его суда не плавали, а стояли в гаванях на зимовке. Объяснялось это ранним замерзанием Финского залива. Плавать в XVIII – XIX веках начинали не ранее мая, а в октябре флот уже бросал якоря в Кронштадте. Зимой команда съезжала в казармы, на судах снимали стеньги, выгружали припасы пороха и имущество, порты законопачивали, а палубы затягивали для лучшей сохранности парусиной. Весной суда начинали вооружать, т. е. опять ставя стеньги, загружая боезапас и всяческие припасы. Наконец наступал день переезда команды на судно, называвшийся «переборка команды». Так как на берегу матросам чарки не давали, многие всю зиму с нетерпением ждали начала кампании и положенных ежедневных чарок с пивом. Офицеров с началом кампании ожидала существенная прибавка к жалованью. По заведенной еще царем Петром традиции день этот считался праздничным, и начальство позволяло матросам всяческие послабления. Дальние плавания матросы зовут – «безвестная», т. к. вестей из дома там не было и неизвестно когда возвращаться.

Вначале команда отмечала «переборку» на судно в казарме, затем по дороге на судно и в кабаках. Офицеры смотрели на это сквозь пальцы – традиция есть традиция!

Из книги лейтенанта В. Максимова «Вокруг света. Плавание корвета “Аскольд”»: «В казармах на нарах прощались с друзьями и женами. Муж, сильно подвыпивший, крепко обнимает свою сожительницу и ласково утешает ее. Жена хнычет и жалуется:

– Ваня, голубчик, на кого ты меня покидаешь! Хошь и жили как собака с кошкой, а все ж таки тошно расставаться!

– Эх, не плачь, Аксинья, душечка, може, еще и свидимся! А что еду, на то царская воля, ей не перечь! Ну, коли много бил тебя, за то прости, Аксинья, душечка. За это самое четыре года бить тебя не стану! – утешает матросик, крепко обнимая дрожайшую половину.

Последняя утешается этим непреложным выводом и перестает хныкать. Муж же, одолеваемый винными парами, понемногу склоняется и сладко засыпает на коленях своей нежной супруги.

В другом углу казармы муж читает своей жене нотацию:

– Ты у меня смотри, Акулина, с другими не валандайся, матросского имени моего не срами, а то, как приеду, все твои косы повыдергаю. Хорошо жить будешь, ей-ей гостинцев заморских навезу!

– Я, Яков Матвеевич, – говорит Акулина, – буду жить, как Бог велел, и порочить имя твое не стану.

– То-то, – отвечает Яков Матвеевич, – ты у меня смотри!

И это “смотри” было сопровождаемо таким ужасным жестом, что Акулина со страхом попятилась назад.

– Не бойся, Акулинушка, не бойся! – успокаивает ее Яков Матвеевич. – Побью тогда только, когда баловать станешь, а не станешь, так и на што бить-то?»

Перед переселением команды на судно отправляли возы с матросским скарбом. За возами шла команда в строю под музыку, сопровождаемая земляками друзьями, женами и детьми. Впереди команды вели традиционного козленка с выкрашенными рогами и бубенцами на шее. Все кричали «ура», горланили песни:

Конец ознакомительного фрагмента.