У меня возникли трудности с койкой – как только оказывался в ней, не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Тогда я еще не знал о маленьких деревянных клиньях, их матерые морские волки вставляют между веревками с каждой стороны, чтобы разделить койки.

Каждое утро нас поднимали в 6 утра. Встаешь, связываешь, укладываешь. Койка, сделанная из парусины, должна быть свернута в форме сосиски, чтобы в случае необходимости ее можно было использовать как спасательный буй. Это занимает мгновение, потому что через 10 минут мы в спортивных костюмах строимся на зарядку на продуваемой всеми ветрами верхней палубе.

Март 1940 года был особенно холодным, термометр обычно показывал около 10 градусов мороза. За час до подъема вахтенный наполнял ведро холодной водой. Чтобы умыться, кромку льда на этом ведре мы пробивали своей головой. Раздевшись до пояса, мы скребли себя с мылом, а в это время ветер завывал в снастях, напоминая нам – и нам никогда не позволяли это забывать, – что мы на борту парусника. Затем мы должны были бриться на палубе, хотя позднее нам разрешалось делать это в умывальне. Мы учились делать все самым трудным способом. Малейший недостаток рвения наказывался приказом подняться наверх, на фок-мачту, грот-мачту и бизань. Вверх по одной стороне, вниз по другой. Из одежды ничего, кроме шорт. И конечно, никаких перчаток, чтобы согреть пальцы. Нам не разрешали надевать перчатки, когда мы поднимались наверх, чтобы мы могли ощутить такелаж кончиками пальцев. Было еще множество всяких правил, но все они отличались от правил, принятых на Данхольме, потому что сейчас мы по-настоящему изучали морское дело. Все знания, которые мы получили на борту, были жизненно важны для работы на парусном судне на море. Едва ли можно предположить, что я наслаждался, замерзая на палубе или на мачте, но я вскоре начал понимать, что это существенная сторона обучения морского офицера. И поэтому я все-таки находил здесь больше удовлетворения, чем в то время, которое провел на Данхольме. Сама атмосфера была иной. Я часто вспоминал время, когда хозяин, на шхуне которого я был боцманом, казался таким требовательным. Это была детская игра по сравнению с той жизнью, которую я выбрал по собственной воле, чтобы узнать, что значит действительно выйти в море. И это не шло ни в какое сравнение с путешествием на лайнере, снабженном центральным отоплением.

Германский торговый флот также сохранил два парусных судна для обучения. Их команды обучались теми же методами, что и мы. Мне казалось, что эти методы существенны для морского образования. Товарищи разделяли мои взгляды, и в общем только немногие бунтовали против такой жизни.

Мы изучали основные предметы морского дела: узлы и сращения, греблю, чтение компаса, пеленгацию. Больше того, мы изучали работу на мачте, учились подниматься на нее и спускаться.

Теперь я должен признаться, что, когда в первый раз я стоял и смотрел на высокие мачты «Горьха Фока», я нисколько не был счастлив. Они достигали 125 футов высоты, а когда вы стояли у основания мачты, она казалась еще выше. Мы могли вместе карабкаться на грот-рей, по обе стороны мачты сразу. Но затем надо было подниматься на марс… Вначале все казалось очень трудным, и удивительно, как быстро мы со всем освоились. Когда на какое-то время мы оказывались свободными от обязанностей, мы могли практиковаться дополнительно и так привыкли карабкаться вверх и вниз, что в конце концов могли проделывать это с закрытыми глазами. Волнующее зрелище было, когда мы в своей белой форме поднимались и занимали свои места на мачтах и рангоутах.