– Я полагаю всё что угодно, Тибо, – мягко сказала Бланка. – Правдиво ли это донесение, или же это ловкая провокация, призванная заставить меня оступиться, – не так важно. Важно иное: де Рамболь знает, что я получила предупреждение.

– Вы дали ему это почувствовать…

– Я старалась, – легко улыбнулась она. – Не слишком переусердствовала?

– Самую малость, – нервно усмехнулся граф Шампанский. – По правде, мадам, я был потрясён…

– Я видела. Как полагаете – наш досточтимый епископ тоже? Не то чтобы она спрашивала его совета: скорее, по его реакции могла судить о реакции Рамболя. При всём внешнем несходстве и противоречиях, они с Тибо были кое в чём очень схожи.

– Думаю, он почуял ловушку, – неохотно признал Тибо наконец. – Но вряд ли понял, в чём её суть. Так или иначе, я полагаю, он отвезёт в Париж донесение о том, что вы тянете время… и, что бы вы ни замышляли, вам нужно на это четыре недели.

– Как скоро он довезёт эту весть до Парижа?

– Смотря на каких лошадях. Дороги сейчас ни к дьяволу не годятся. Так что я бы дал ему шесть дней, при доле везения.

– И столько же, чтобы вернуться с приказом о штурме Монлери, – задумчиво проговорила Бланка. – Значит, у нас есть ещё десять – двенадцать дней. Возьмём десять, чтоб не раскаяться после.

– Это при условии, что пэры не примут вашу капитуляцию.

– Они её не примут, Тибо. Они знают, что я не собираюсь сдаваться.

Тибо в смущении отвёл взгляд, и Бланка поняла, что на какой-то миг он и сам в это поверил. Это отозвалось в ней странным, смешанным чувством. С одной стороны – он сомневался в ней, он поверил, что она проявит слабость. С другой же – не много чести в том, чтобы обмануть такого простака, как граф Шампанский, но ныне она была рада и такой маленькой победе.

– Десять дней, – задумчиво проговорил Тибо. – Я мог бы за это время собрать восемьдесят… может быть, сто… хотя если вместе с Руалье… сто тридцать солдат. Этого будет достаточно, чтобы выдержать штурм.

– Мы не будем собирать армию, мой друг. Я сказала вам, что сын мой не войдёт в Париж с мечом. Равно как и не станет королём в изгнании, отбивающим нападение предавших его вассалов.

– Тогда… – Тибо Шампанский заморгал. – Но что же тогда мы будем делать в эти десять дней, мадам?

Бланка Кастильская улыбнулась, глядя на него почти так, как глядела на собственных сыновей, – с нежностью и снисходительностью, коих заслуживает дитя, даже обременённое властью. И погладила по шее гончую, заворчавшую под её мягкой белой рукой.

– Мы будем писать стихи, дорогой друг. И начнём прямо сейчас. Кликните Жанну, пусть пошлёт кого-нибудь, чтоб принесли бумагу и чернил.

– Вам нравится, мессир Шонсю?

Жерар де Шонсю, прево города Монлери, вздрогнул всем своим тучным телом и утёр толстую шею заметно трясущейся рукой – в десятый, должно быть, раз за последние четверть часа. От мессира де Шонсю разило потом, чесноком и конюшней, и Бланка, всегда отличавшаяся болезненно чутким обонянием, возрадовалась, что усадила его в пяти локтях от себя. Иначе ей было бы весьма трудно изъявлять благодарность, которую она, бедная вдова, не признанная пэрами королева при мальчике-короле, должна была испытывать к тому, кто не отвернулся от неё в сей суровый для дома Капетов час. В те дни, когда Бланке не приходилось выслушивать донесения шпионов и принимать посланников своих врагов, она порой позволяла себе слабость и жаловалась дю Плесси, что Господу угодно было покарать её, избрав местом изгнания этот маленький грязный замок с его немытыми, неотёсанными и дурно пахнущими сеньорами. Однако сейчас она была здесь по их милости, а стало быть – в их власти, потому с любезной, терпеливой полуулыбкой дождалась, пока мессир де Шонсю отрёт пот с шеи и промямлит, как всегда, заливаясь краской от пристального взгляда королевы-матери: