– Будете смотреть, как ежик молочко пьет? – спросила Лада и пошла к дверям, уводя за собой прыгающих от нетерпения детей.

Когда они остались одни и в светлице сделалось непривычно тихо, Коловрат встал с лавки и подошел к жене.

– Для тебя тоже подарок есть, – сказал он, вытаскивая из кармана деревянную свистульку.

Настасья с теплотой посмотрела на мужа, поднесла деревянную птичку ко рту и заиграла мелодию, от которой у Евпатия по спине побежали мурашки, – именно ее юная красавица насвистывала в зимнем лесу перед нападением мунгалов.

Чувства нахлынули горячей волной. Коловрат нежно провел пальцами по щеке жены, а она в ответ обняла его за талию и прижалась всем телом. Он обхватил ладонями ее лицо, приподнял, заглянул в глаза… и утонул в лазоревом омуте.

– Настя… Настенька…

Тонкие руки обвили его шею, и манящие губы оказались так близко, что сопротивляться было невозможно. Евпатий стал жарко целовать жену, с упоением вдыхая ее запах, а она прыскала смехом, когда он щекотал ей шею своей жесткой бородой.

– А про крестины не забыл ли кто? – крикнула из-за двери Лада, и волшебство момента рухнуло.

Настя мягко отстранилась от мужа и со вздохом сожаления произнесла:

– Нам и вправду уже пора.

– Ладно.

– Сейчас, только подарок твой уберу. А ты причешись, а то разлохматился весь.

– Слушаюсь, барыня-боярыня.

У входа висело на стене небольшое зеркальце, и Евпатий подошел к нему. Только расчесываться не стал, а проводил взглядом Настасью, которая открыла небольшой сундучок. На две трети он был заполнен одинаковыми деревянными свистульками.

Закрыв крышку, Настя обернулась к мужу. Они долго смотрели друг на друга и улыбались. Слова были не нужны. А сердца переполняло такое тепло и ликование, что впору было начать скакать, как давеча Ваня со Жданой вокруг ежика. Видимо, эта мысль посетила обоих, потому что сначала прыснула Настя, а за ней рассмеялся и Евпатий. Они стояли лицом к лицу и хохотали до слез, а весь остальной мир остался где-то далеко.

Только идиллия не длится долго. В горницу вошла Лада, недоуменно поулыбалась, глядя на смеющуюся парочку, и снова напомнила про крестины. Негоже заставлять себя ждать.

Церковь была празднично убрана, всюду пылали свечи, а народу собралось – не протолкнуться. В первом ряду у самой купели стояли родители малыша – княжич Федор с супругой Евпраксией. Рядом возвышался князь Юрий и муромский посол Ростислав, подле него Коловрат, Настя с детьми и давешний слуга Федора, который и сейчас бросал на Евпатия косые взгляды.

– Младенец-то, говорят, уж поститься начал – в постный день молока не вкушал! – шептали в толпе. – Святым человеком вырастет! Прославит Рязань подвигами духовными Иоанн Постник!

Батюшка в богатой ризе аккуратно держал княжьего внука, и его зычный голос эхом отражался от стен:

– Исповедую едино крещение во оставление грехов. Чаю воскресения мертвых и жизни будущаго века. Аминь. Крещается раб Божий Иоанн, – священник взял младенца поуверенней и трижды окунул его в купель, приговаривая:

– … во имя Отца, аминь, и Сына, аминь, и Святаго Духа, аминь. Ныне и присно и во веки веков, аминь.

Крестным отцом Евпатий выступал впервые, и когда батюшка повернулся и протянул малюсенького хнычущего сынишку Федора, десятник заволновался.

– И веруеши ли Ему?

– Верую Ему, яко Царю и Богу, – услышал Евпатий собственный голос, доносящийся будто со стороны.

– И поклонися Ему.

Перекрестившись, Коловрат поклонился алтарю и с облегчением передал младенца Евпраксии. Та посмотрела на него отрешенным взглядом и принялась вытирать свое чадо полотенцем из тонкого сукна. У женщины был точеный, будто высеченный из розового мрамора, профиль, а отблески свечей играли на гладкой коже, одаривая ее ярким румянцем. В этот миг, прижимая к своей груди младенца, Евпраксия показалась Коловрату сказочной красавицей, каких не бывает в реальном мире. Он вздрогнул и быстро отвернулся, уставившись перед собой невидящими глазами.