Когда Евпатий поднялся на стену, дружинники почтительно расступились и, кланяясь, приветствовали боярина любезно и уважительно. Смутившись от этого, он поскорее принял на себя хмурый и серьезный вид и, отвечая на поклоны кивками, направился прямиком к князю.

– Здравствуй, княже, Юрий Игоревич!

Князь обернулся и, удивленно выгнув бровь, глянул на Коловрата, словно не ожидал его увидеть. Потом посмотрел в глаза пристально и пытливо, так, что Евпатий не без труда выдержал взгляд, но, оставшись, видимо, доволен, кивнул и ответил:

– Здравствуй и ты. Взгляни-ка на гостей непрошенных. Что скажешь?

Евпатий вгляделся в степь. Со стороны Дикого Поля к стенам быстро приближался конный отряд в десять всадников. Ни стяга, ни какого другого знака было не видать, да еще на конниках были шеломы со стальными масками. Один из бояр, стоявших рядом, полный и статный старик с кустистыми бровями, не выдержав, буркнул гулким, как из бочки, басом:

– Да что тут гадать, княже? Таурмены наглодушные (еще одно из наименований воинов Монгольской империи, Новгородская летопись) – это и думать нечего. Дай такому волю – захочет и боле! Надобно им острастку дать. Ты, Юрий Игоревич, прикажи конную дружину на них послать – враз собак порубаем! Или можно поближе подманить, а потом со стен пострелять их, как зайцев…

Князь поморщился и, не оборачиваясь, жестом остановил боярина.

– Со стен палить, Добромир, – это мы всегда успеем, это затея нехитрая.

В ответ на эти слова стрелки, выстроившиеся у бойниц, приготовили луки и арбалеты и выжидательно смотрели на князя.

Добромир. Сегодня Евпатий уже слышал это имя. Ну конечно, старый Добромир был другом его отца, воеводы Льва Романыча, и Евпатия знал с раннего отрочества. Добромир всегда к нему был ласков, но лишь до поры до времени. Особенно взревновал Добромир к новому князю, который Евпатия сильно к себе приблизил, а Добромира, напротив, невзлюбил за ворчливый нрав и особенно за привычку всех поучать не к месту. Вот и теперь он смотрел на Евпатия из-под кустистых бровей надменно и горделиво, словно он не искусный ратник, а босоногий пятилетний мальчонка.

– Ну что, Евпатий, твое слово, – нетерпеливо напомнил князь. Теперь неизвестных всадников от стены отделяло каких-то сто саженей, и стрелки, задержав дыхание, следили за ними не моргая. Евпатий покашлял в рукавицу и отвечал скоро, но стараясь говорить тихо и учтиво. Кто его знает, сколько еще вокруг его недругов, о которых он не помнит?

– По доспеху, князь, такое не понять. Мало ли у кого такой – у половцев, например, да хоть у литовцев. Ты на коней лучше глянь. В Орде кони сплошь низкорослые да косматые, а эти, смотри, красавцы вороные, на таких впору Рюриковичам скакать. Да и в седле степняки не так сидят, те сидят словно к лошади приросшие, а эти, сразу видать, к долгой езде непривычны. Нет, князь, не мунгалы это.

Князь согласно кивнул и сделал лучникам знак, чтобы те опустили оружие. Воины с облегчением исполнили приказ, но по-прежнему не сводили глаз с пришельцев. Всадники, поднимая снежную пыль, беспрепятственно приблизились к самой стене. Они остановились перед рвом, и пока кони в нетерпении кружились и топтались на месте, один из незнакомцев отпустил богато украшенную серебром уздечку и снял скрывавший лицо шелом. Среди воинов на стене пробежал радостный ропот – всадник был совершенно не похож на кочевника. У него были русые волосы, густая борода, покрытая инеем от дыхания, а в светлых глазах сиял удалой блеск. Он рассмеялся, показывая белые крепкие зубы, и, поклонившись в седле, весело обратился к князю: