Я всё смотрела туда, на возвышение, где рядом с троном стоял незнакомый мне человек. Он поправил плащ и, шепнув на ухо императору пару слов, стал спускаться вниз.

Передо мной оставалось ещё две ученицы. Я поняла, что если не сделаю ничего — он уйдёт, и я в самом деле больше не увижу его никогда.

Я рванулась из рук наставниц и будто случайно рухнула на землю прямо перед ним.

Незнакомец отшатнулся, но всё-таки опустил взгляд на моё лицо.

Мгновение, показавшееся вечностью, он смотрел на меня.

Наставницы, заголосившие было с упреками в мой адрес, умолкли. Стихли даже песни и смех в толпе.

Он присел на корточки и поймал мой локоть — не прикрытый сейчас ничем. Там, где его пальцы касались кожи, по телу пробежал огонь.

Бережно, но твёрдо, не отрывая взгляда от моих глаз, он поднял меня с земли и поставил на ноги.

Рука легонько прошлась по шали, оказавшейся теперь на плечах.

— Осторожней, — тихо сказал он. — Опасно падать вот так.

Я сглотнула.

— Может быть, я не боюсь?

Он смотрел на меня ещё мгновение, затем отвернулся и двинулся прочь.

Я думала, наставницы меня убьют. Но ничего не произошло. Напротив, обменявшись тихими фразами, которые я расслышать не смогла, они бережно взяли меня за руки и усадили в паланкин. Я ничего не понимала. Сознание по-прежнему заполняло ощущение его рук, лежавших на моей коже, и по венам всё так же бежал огонь.

С тех пор я обнаружила какое-то особенно бережное отношение наставниц ко мне — как будто я была хрупкой вазой из редкого фарфора. Хрупкой и очень дорогой.

Больше никто не настаивал на том, чтобы я знала уроки назубок.

А через какое-то время мне открыли доступ в южное крыло — так что теперь я смогла бывать на солнце. Изменился даже рацион — мне стали давать больше овощей, меньше мучного и круп.

И, конечно же, такие перемены не ускользнули от взглядов других учеников.

Локлин то и дело искоса позыркивала на меня — её собственный рацион был по-прежнему настолько скуден, что оставалось удивляться, как ей удаётся управляться с мечом.

Мальчики ничего не поняли. Только Густав, как и следовало ожидать, заметил некоторые перемены и спросил, наблюдая, как я уплетаю овощное рагу, которое досталось только мне и учителям:

— Что ты сделала, Гвендолин, чтобы так умаслить их?

Я улыбнулась загадочно, но долго держать случившееся в секрете не смогла. Тем же вечером, когда мы остались в библиотеке вдвоём, я торопливо рассказала Густаву обо всём, что произошло.

Я ожидала, что он порадуется за меня — хотя сама толком не понимала, за что такая любовь.

Вместо этого я напоролась на ледяную, ничем не походившую на обычное поведение Густава злость.

— Так ты решила, да, Гвен? — он даже вскочил с места и уронил на пол старинный фолиант.

Я наклонилась и, аккуратно подняв упавшую книгу, положила обратно на стол.

— Не понимаю, что тебя не устраивает, — сухо произнесла я.

Вернее было бы сказать, что я не хотела понимать. Потому что мне хотелось верить, что Густав дружит со мной просто так.

— Ничего, — буркнул он. Торопливо собрал вещи и ушёл.

Я осталась одна. В тишине и полумраке, среди запахов подсохших чернил и дублёной кожи корешков.

«Он ещё придёт просить прощения», — думала я.

Но Густав так и не пришёл тем вечером — и утром не встретил меня.

Когда же через несколько дней я услышала стук в дверь моей кельи и с надеждой бросилась открывать, то вместо него увидела на пороге Рейчел.

— Добрый день, — растерянно сказала я.

— Хотела посмотреть тебе в глаза, — без приветствия сообщила Рейчел и вскинула подбородок.

— Они такие же, как и неделю назад, — сухо ответила я, чувствуя, как поднимается в горле злость.