Прошло более часа, прежде чем следователь смог, наконец, допросить Толкушина. Купец сидел на стуле и мерно раскачивался. То и дело он принимался терзать свои волосы и бороду, желая, по-видимому, их выдрать, чтобы уменьшить боль душевную, причиняя себе боль физическую. Иногда он что-то мычал. А потом снова принимался мотать головой и стонать.

Сердюков приступил к допросу со всем тщанием и напористостью, но как он ни старался, ему не удалось осуществить свой план и вывести преступника на чистую воду тут же, подле тела убиенной жертвы. Потрясение Толкушина было велико, но не настолько, чтобы он совсем потерял разум и оговорил себя. Совсем наоборот. Сквозь сдавленные рыданья он твердо заявил следователю, что, когда он уходил от Изабеллы в одиннадцатом часу вечера, она была жива, здорова вполне, весела.

– Сударь, судя по тому, что вы мне уже рассказали, ваши отношения с госпожой Кобцевой носили достаточно глубокий характер, настолько глубокий, что ради нее вы собирались покинуть супругу, с которой прожили более двадцати лет в мире и согласии?

– Да. Именно так, – последовал глухой ответ.

– И вы жили в этой квартире постоянно.

– Почти, во всяком случае здесь я ночевал в последнее время чаще, нежели в собственном доме.

– А почему именно в этот вечер вы решили вернуться ночевать домой и не остались с Изабеллой?

– К стыду моему, я по-прежнему еще женатый человек… моя жена не совсем здорова… она, она… Словом, я должен был быть дома.

– Изабелла знала об этом?

– Разумеется, я ничего не скрывал от нее.

– А от жены?

Толкушин погрузился в мрачное молчание.

– Ваша жена знала о романе с госпожой Кобцевой?

– Как не знать, знала, – через силу вымолвил собеседник.

– И как она относилась к данному факту?

– Как? Как? Вы словно насмехаетесь, задавая подобный вопрос! – взъерепенился Толкушин. – Да она же жить без меня не хотела… она же…

Толкушин вдруг замолк, в нем появилась настороженность.

– А ваша жена где находилась в это время? Вы видели ее вечером вчерашнего дня?

– Нет, мы не виделись.

– Но ведь вы ушли от Изабеллы, чтобы повидаться с женой, что же помешало вам?

– Моя жена покинула Петербург. По понятным причинам, она не могла находиться в городе, ей все было слишком тяжело. Я собирался писать к ней, послать за ней человека, чтобы немедля возвращалась.

– Скажите, а кто еще заходил в этот дом, кто мог посетить Кобцеву после вашего ухода?

– Кто мог посетить? – Сердюкову показалось, что пламень ревности метнулся в глазах купца. – Она жила нараспашку, многие приходили, ведь она человек театра, не монастырка! Но она не могла никого принимать на ночь глядя, без меня!

– А вы какие папиросы курите? – поинтересовался следователь, заметив, что собеседник потянул из кармана серебряный портсигар и нервно закурил.

– «Дукат».

– Нет, это, пожалуй, не «Дукат», – следователь вынул из кармана небольшой окурок, найденный двумя этажами ниже квартиры убитой. – Что ж, сударь, пока ясности в этом вопросе нет никакой. Вы оказались последним человеком, который видел Кобцеву живой. Ничего не хочу пока утверждать, но вынужден взять вас под стражу как подозреваемого в убийстве.

– Как я мог ее убить, если я ее безумно любил! – вскричал купец.

– Поверьте мне, сударь, поверьте моему опыту, данное обстоятельство иногда и является основным, решающим мотивом убийства!

Дверь хлопнула, замок лязгнул, и повисла тишина. Тимофей Толкушин в изнеможении присел на единственный находящийся в его распоряжении стул. Все, что с ним происходило, воспринималось как дурной затянувшийся сон, сон после глубокого похмелья, когда и впрямь привидится черт-те чего. Негодование от чудовищного подозрения и боль утраты одновременно вгрызались в его душу и рвали на части. И в этих страданиях совсем не оставалось места для еще одного существа, для его нежной и преданной жены Ангелины Петровны, о существовании которой он почти забыл в эти мгновения. Словно и не было ее вовсе, словно не прожили они бок о бок двадцать один год. А ведь он был влюблен. Ох, как влюблен, когда сватался! И не лгал, и не кривил душой, когда шептал юной купеческой дочке о своем чувстве, которое поглотило его сразу, вмиг, как только он увидел девушку.