– Не беспокойся, братец. У тебя просить крова я не стану. Бедослав и сам может дом построить.

Иван Мелентьевич подскочил к Василисе и вырвал рубаху из ее рук.

– Что ты прицепилась к этому голодранцу! – тряся рубахой перед носом у оторопевшей Василисы, сердито молвил Иван Мелентьевич. – Сдурела ты, что ли, сестра?! Иль гордости у тебя совсем нету! О дочери подумай, глупая, каково ей будет после нынешней роскоши в бедности пресмыкаться!

Василиса резко встала и отняла рубаху у брата.

– Это не твоего ума дело! – отчеканила она, с неприязнью глядя на Ивана Мелентьевича. – Я не лезу в твои отношения с Лукерьей и ты в мою жизнь не суйся! Без твоих советов и подачек обойдусь!

– Последний раз тебя предостерегаю, Василиса, – сказал Иван Мелентьевич. – Одумайся! Один имовитый человек посвататься к тебе хочет, он готов взять тебя в супруги и без приданого. Сойдись с ним и тем самым утрешь нос своему Терентию.

– Еще раз тебе отвечаю, братец, никто мне не нужен, кроме Бедослава, – промолвила Василиса, вновь садясь на стул и склоняясь над рубахой с иголкой и ниткой в руке.

Рассерженный Иван Мелентьевич ушел, хлопнув дверью.

В тот же день на новгородском торжище Ивану Мелентьевичу повстречался Яков Катырь в высокой малиновой шапке, с неизменным посохом в руке, навершие которого было украшено резьбой и фигуркой дрозда.

Яков, как обычно, после приветствия сразу заговорил с Иваном Мелентьевичем о Василисе.

– Говорят, Терентий-то уже оженился во Пскове, пора бы Василисе о новом замужестве подумать, – молвил Яков, щуря глаза на ярком солнце. – Иван, поговорил ли ты с Василисой обо мне? Согласна ли она пойти за меня?

– Порадовать мне тебя нечем, Яков, – проговорил Иван Мелентьевич, прислонясь плечом к столбу, подпиравшему дощатый навес над его скобяной лавкой. – Сестра моя с глузду двинулась! С плотником Бедославом спуталась, паскудница! Каждый день стегна перед ним раздвигает, а тот и рад-радешенек. Еще бы, такая лебедушка перед ним стелется!

– С Бедославом, говоришь? Кто такой? – напружинился Яков. – Из новгородцев он или пришлый откуда-то?

– С Торжка Бедослав этот, погорелец, – ответил Иван Мелентьевич. – Как спалили татары Торжок в позапрошлую зиму, так все тамошние жители, кто уцелел, в Новгород подались.

– У Бедослава родня, что ли, в Новгороде? – допытывался Яков.

– Нет у него здесь никого, вся его родня в Торжке погибла, – сказал Иван Мелентьевич. – Этот Бедослав – ушлый молодец! Он мигом раскумекал, что от Василисы ему немалая выгода светит. Вот он и опутал сестру мою лестью да лаской, в постель к ней ужом пролез, к дочке ее сумел подлизаться. А тут еще Терентий решил Василисе развод дать, это и вовсе Бедославу на руку!

– Вижу, не по душе тебе этот Бедослав, друже, – проговорил Яков, придвинувшись к Ивану Мелентьевичу почти вплотную. – А ежели я избавлю тебя от этого пронырливого плотника, выдашь тогда Василису за меня, а?

Иван Мелентьевич помолчал, глядя то на говорливую толпу, заполнившую широкие проходы между торговыми лабазами, то на подернутые перистыми облаками небеса, то на купол Борисоглебского храма, стройные белокаменные пропорции которого были заметны издалека на фоне низких деревянных строений, окружавших торжище.

– Ежели Бедослав сгинет из Новгорода навсегда, тогда Василиса станет твоей женой, Яков, – наконец, негромко промолвил Иван Мелентьевич, посмотрев в упор тому в глаза. – Сделай так, чтобы все было шито-крыто! Василиса какое-то время погорюет, а потом забудет этого плотника. Я со своей стороны сделаю все, чтобы Василиса к тебе серьезный интерес проявила.