Вот такой у него был выбор, что называется, между хреном и редькой.

Хрена мужчина уже попробовал, теперь его ждала редька.

– Что ж, – подумал Володя, стаскивая мокрые джинсы и вместе с ними мокрые же носки классического черного цвета.

– Что ж, – подумал он, оглядывая комнату и думая, куда же все это деть. И, не найдя ничего лучшего, аккуратно развесил на боковинах кресла.

– Что ж, по крайней мере, здесь экология. Это раз. Магазины далеко. Это два.  О! Есть вода. Правда, на улице. Это три, – и наш физик-теоретик, таким образом себя успокоив, пришел в относительно благое расположение духа.

Оставшись в одних трусах типа «боксер», он подошел к кровати, которая сияла металлическими шарами на спинках, и плавно опустился в ее недра.

Недра недовольно поворчали, и, в наказание за непрошенное вторжение, попытались парой-тройкой пружин воткнуться в тощие бока Володи.  Однако тот, оказавшись пусть даже в такой постели, заснул практически мгновенно.

Сказался стресс от всего пережитого, усталость от переезда, а, скорее всего, тот невероятной чистоты и насыщенности воздух, настолько богатый кислородом, который подействовал на горожанина почище любого снотворного.

И спал бы себе наш Володя и спал до самого утра, да не удалось мужику.

Не прошло и пары часов, как его разбудили звуки, которые и мертвого поднимут.

Где-то рядом стонал и завывал страдающий невыразимой тоской голос, полный неутолимой жаждой общения, судя по всему, с прекрасным полом.

– Да чтоб тебя-я…! – простонал спросонья Вова, и, нашарив рукой сланец, запустил им в стену, что никоим образом на голос не повлияло.

Наоборот, тот, почувствовав внимание к своей персоне, взвыл еще истошнее.

– Приехал на воздух! И здесь от вас нет покоя! – с тоской произнес Владимир, сон которого был нарушен так нагло и беспардонно.

Мужчина сел в кровати и помотал головой, чтобы немного прийти в себя.

Голос залился с утроенной тоской, выводя такие рулады, какие и не каждый тенор сможет.

– Мр-яяя! Мря-ууу! Муа-у-а-уу…

– И что же ему так неймется, боже мой, – простонал не вовремя разбуженный мужчина, – на дворе давно уже не март месяц…

На каковые его стоны обрадованный певец, на которого хоть кто-то, да обратил внимание, выдал еще одну руладу, высоты необыкновенной.

Володя, который к животному миру относился с большим подозрением, короче говоря, не жаловал он братьев наших меньших. Ну как, не жаловал.

Безусловно, как человек доброй души и тонкого душевного настроя, признавал право любого живого существа на существование.

Однако исключительно где-то там, в заповедных лесах и борах, кои должны же еще быть, хоть где-нибудь.

Но вот вопли одомашненных, замученных неволей и упорно жаждущих воспроизведения себе подобных, Вова не выносил.

Да и кому понравится, когда его разбудят такие жуткие рулады в самое темное время суток, когда только спать и спать?!

Певец же, явно соглашаясь с мужчиной, что да, не март на дворе, а вполне себе конец июня, издал уже совершенно леденящий душу вопль.

Вова подскочил.

Нашарил очки, и, решительно нацепив их на нос, опустил ноги с кровати. Пол неприятно холодил босые ноги, и мужчина заерзал, желая скорее воткнуть свои маленькие, совсем женские, ступни в сланцы, из коих ему удалось нащупать ногой только один.

Его товарищ валялся у стола, отскочив от стены на приличное такое расстояние.

– Ч-чертово животное…, – Вова встал, и так, одна нога в сланце, другая босая, направился к столу, где его ждал второй сланец. И только он наконец оказался счастливым обладателем обоих, почувствовав, так сказать, разницу, как ноутбук, стоявший на столе, и упорно заряжавшийся, вдруг издал тонкий пищащий звук.