Возле мусорного бачка, сгорбившись, одиноко стояла Жонглёрша и «сосала» айкос.

– Коробки собираешь, как метеор. Где так научилась? – спросила я у Жонглёрши. Та ухмыльнулась в облаке дыма. Сощурила глаза, в уголках которых собрались ранние морщинки.

– А так, двухлетний опыт.

– Поражаюсь, как ты тут два года выдержала. Я бы не смогла…

Куртка у Жонглёрши была нараспашку. Девчонка дрожала, но полы куртки почему-то не запахивала.

– Ну как… Сначала в дневную работала, потом надоело все: бригадирши эти, крики, рёв. Пошла в ночную работать. Ночью тут намного спокойнее, потом снова в дневную начала выходить – разнообразие. Тут главное – скорость, и никто кричать не будет. Хотя нет, все равно повод найдут.

Жонглёрша нервно улыбнулась и покосилась на свой телефон.

На перекур даётся не больше пятнадцати минут. В день два перерыва по пятнадцать минут, один тридцать на обед. Хотя пока ты оденешься, спустишься на первый этаж, обогнёшь длинное здание конфетного цеха, доберёшься до курилки, глядишь – уже минут семь из твоего законного перерыва жадно высосано дорогой.

– А раобу получше чего не нашла?

Жонглёрша бросила на меня прищуренный взгляд:

– А ты?

– Ну я – то временно тут.

Она расхохоталась, обнажив съеденные маленькие зубки:

– Ха-ха! Бабу Машу знаешь же?

– Кто такая?

– У вас сегодня коробки укладывает. Она рассказывала, что лет восемь уже так «временно» работает. А что? Я её прекрасно понимаю. Можно и дневные и ночные смены брать и платят раз в неделю стабильно. Удобно!

Я вспомнила желейную кожу на руках старухи, её распаренное лицо и законный обед в 13:00, который хотела отнять Катька Джабраилова.

Жонглёрша вытащила короткую сигаретку из устройства и кинула её в мусорный бак.

– Я привыкла тут, – снисходительно сказала она, – в других местах ещё меньше платят.

Я бросила окурок в бачок и собралась идти, тут из-за угла вывернула Анька с подозрительно радостным лицом.

– Стой, – крикнула она мне, – линия сломалась. Пока починят, обкуримся до смерти.

– Ура!

Если ломается оборудование на заводе, то, как правило, на устранение поломки требуется никак не меньше часа. Пока найдут вечно где-то пропадающего мастера, одного на все цеха, пока тот придёт, разберётся что к чему, утечёт уйма времени.

Жонглёрша с завистью глянула на нас и бросилась в свой цех собирать коробки.

Три грузчика одновременно подняли свои задницы с лавочки и та радостно скрипнула. Мы с Анькой ринулись к ней.

Время было 14:30. Повалил хлопьями снег. Вокруг все стихло и в мою душу проникло радостное предчувствие часового «ничегонеделания». Сейчас мы покурим с Анькой и отправимся на обед, а после обеда можно ещё покурить. К тому времени починят «линию», а там уже и до конца смены рукой подать. Отличный день!

Но в эту секунду из-за угла вынырнула та, которую мы никак не ждали сегодня увидеть и которой мы были совсем не рады. Бригадирша Галька Семиярова. На голове у неё пышный рыжий парик, сама она полненькая, маленькая и милая, на первый взгляд. Но стоит ей заговорить – сразу перестаёшь замечать её маленький рост. Голос у Гальки, как у отставного офицера – крепкий, громкий, уверенный. Офицерские замашки проявляются ещё перед началом смены, когда она громогласно объявляет, кто в какой цех был распределён. Распределители эти, коих никто не видел и никто не знает, имели на нас, на рабочий люд почти судьбоносное влияние. Только от них зависит, будешь ли ты почти на улице на холодном складе разбирать толстые упаковки картонных полотен, кутаясь в грязный бушлат – свою куртку жалко ведь пачкать. Или ты попадёшь в конфетный цех, чистенький и вкусно пахнущий. В конфетном цехе работа идёт размеренно, скорость линий настроена на щадящий режим и конфетки едут медленно – втроём там и делать нечего, не то что семерым, потому и конфетоукладчицы ходят медленно, курят с удовольствием, обедают по часу и вообще радуются жизни, не в пример остальным. Попасть туда на смену мечтает каждая из работниц.