– Потому что он не хочет нас видеть. Никого из нас.
– Потому что любит вас?
– Или потому что ненавидит. Не знаю. – Джулиан беспокойно заерзал на песке. – Я бы на его месте ненавидел. Порой я и сам его ненавижу.
Помедлив, Эмма призналась:
– Я тоже ненавижу родителей за то, что они погибли. Но только иногда. Джулс, это ведь ничего не значит.
Услышав это, Джулиан повернулся к Эмме лицом. Его глаза казались огромными черными безднами с сине-зелеными ободками.
– Я говорю не о такой ненависти, – тихо сказал он. – Боже, если бы он был здесь, все было бы по-другому. Все сложилось бы по-другому. Мне не нужно было бы каждую ночь оставаться дома, боясь, что Тавви проснется. Не нужно было бы корить себя за то, что я прячусь здесь, на пляже, потому что мне просто хочется вырваться на свободу хоть ненадолго. Тавви, Дрю, Ливви, Тай – у них был бы человек, который смог бы их воспитать. Марку было шестнадцать. А мне – всего двенадцать.
– Никто из вас не выбирал…
– Нет, никто из нас не выбирал. – Джулиан сел на песке. – У нас не было выбора. Но если бы у меня был выбор, я бы поступил совершенно иначе.
Эмма понимала, что не нужно задавать вопросов. Джулиан и так был на грани. Но такого не случалось с ним еще ни разу, и она не знала, как вести себя, как быть.
– Как? – прошептала она.
– Я вряд ли принес бы клятву парабатая, – четко, ясно и жестко ответил Джулиан.
Эмма содрогнулась. Ей показалось, что она зашла в океан по колено и ее вдруг сильно ударило волной.
– Ты правда так думаешь? – спросила она. – Ты не принес бы клятвы? Со мной?
Джулиан поднялся. Луна полностью вышла из-за облаков и сияла так ярко, что Эмма могла различить все оттенки красок на руках у друга. На его лице, на скулах, на гладкой коже висков, на подбородке плясали тени. Цвет его глаз казался древним, первобытным, первородным.
– Нет, – ответил он. – Не принес бы.
– Джулс, – выдохнула Эмма, почувствовав и боль, и раздражение, но Джулиан уже пошел прочь, к линии прибоя. Когда Эмма сумела подняться, он был возле скал. Длинной, узкой тенью он перебрался через них и растворился вдали.
При желании она могла бы догнать его, но ей не хотелось. Впервые в жизни ей не хотелось говорить с Джулианом.
Что-то шевельнулось у щиколоток. Эмма наклонила голову и увидела Черча. В желтых глазах кота читалось сочувствие, поэтому она взяла его на руки и прижала к себе, слушая его мурлыканье сквозь шум набегающих волн.
Когда Джулиану Блэкторну было двенадцать, он убил своего отца.
Само собой, обстоятельства были чрезвычайными. На самом деле его отец больше не был его отцом. Скорее чудовищем с лицом отца. И все же ночью, когда Джулиана одолевали кошмары, это не имело значения. Он видел лицо Эндрю Блэкторна и меч в своей руке, а потом этот меч обрушивался на отца – и он все понимал.
Он проклят.
Так случается, когда убиваешь собственного отца. Боги проклинают тебя. Так сказал его дядюшка, а дядюшка знал уйму всего, особенно того, что связано с богами, проклятиями и платой за кровопролитие.
Джулиан знал о кровопролитии немало, гораздо больше, чем следует знать мальчишке в двенадцать лет. И все это из-за Себастьяна Моргенштерна, который развязал Темную войну, который чарами и обманом превратил обычных Сумеречных охотников в бездумных и бесчувственных убийц. Он создал целую армию. Армию, которая должна была сокрушить всех нефилимов, отказавшихся присоединиться к нему.
Джулиан, его братья и сестры и Эмма прятались в Зале Соглашений. Крупнейший зал Идриса, он был построен так, чтобы выдержать натиск любого врага. Но Сумеречным охотникам – даже тем, кто потерял свою душу,