– Письма для поверенного? Но мне никогда не доводилось… – Оливия едва поспевала за хозяйкой Мэдлингтона.

Пожилая дама торопливо двигалась по коридору, подхватив пышные юбки, и девушке пришлось буквально бежать за ней.

– Ох, да не кричите вы так, – с досадой прошипела леди Элспет, обернувшись. – Не придётся вам составлять никаких писем, мне просто был нужен предлог, чтобы покинуть гостиную. Я уже дала Броттигену все необходимые распоряжения. Безусловно, Берни очень мила, да и дети просто чудо – удивительно, если знать, каков был их отец в этом возрасте! – но если что я и не переношу, так это… Скорее, сюда! – и леди Элспет толкнула неприметную дверь, – да быстрее же, что вы медлите?!

Перед тем как войти, Оливия обернулась и в самой глубине коридора увидела фигуру в чёрном. Леди Элспет решительно заперла дверь и шёпотом пожаловалась:

– Мне начинает казаться, что Берни и не думает уезжать отсюда. Сегодня она предложила мне помощь в обновлении осеннего гардероба. Осеннего, мисс Адамсон! – она в ужасе округлила глаза. – И она ходит за мной по пятам – в какой бы части поместья я ни укрылась, она настигает меня и заводит разговор о несчастном Монти. Судя по всему, она питала к нему сильные чувства и так и не оправилась от потери. Но не может ведь супруга скорбеть больше матери, правда? Это даже как-то неприлично, так выпячивать своё горе, – чопорно заключила она.

Оливии подумалось, что сама леди Элспет в этом отношении демонстрирует просто образцовую сдержанность. Пожилая дама отошла на цыпочках от двери и со вздохом произнесла:

– Я поступила так, как мне подсказывали и сердце, и совесть. Монти оставил жену и детей без гроша за душой – им просто некуда податься. И если я не приму меры, то они обоснуются в Мэдлингтоне навечно. Конечно, Джорджу будет нелегко с этим смириться, – и глаза леди Элспет злорадно блеснули в полумраке, – но я включила Бернадетту в завещание, а пока назначила ей небольшую ренту, чтобы она могла найти себе и детям пристойное жильё.

– Это очень щедро с вашей стороны, – искренне сказала Оливия. – А Джордж уже слышал об этом?

– Ещё чего не хватало! А то я не знаю, что он мне на это скажет! – леди Элспет рывком отдёрнула портьеры, и в комнату, будто не сдерживаемая ничем вода, хлынул свет, в котором долго ещё плясали мерцающие пылинки.

Оливия осмотрелась – все стены сплошь были заняты картинами. Солнечные лучи заскользили по золочёным рамам, высветили нежно-розовые лица представителей славного рода Понглтонов. Стараниями леди Элспет пала ещё одна пыльная преграда – и комнату, и обширный стол, заставленный фотографиями на небольших постаментах, вновь омыло светом.

– Артур называл это место Комнатой Памяти, – задумчиво произнесла она. – Последний раз я заходила сюда, когда Монти ещё был жив.

Леди Элспет взяла в руки фотографию, на которой был изображён рослый юноша в щегольском костюме – широкоплечий, с пышными усами, он стоял в непринуждённой позе, закинув на плечо крикетную биту, а за его спиной виднелись цветущие кусты жимолости и чугунная садовая скамейка. Монтгомери Понглтон был хорош собой, вот только его портила неприятная усмешка, застывшая на полных губах, и взгляд с прищуром, словно он вот-вот собирается отпустить непристойную шутку и не просто рассчитывает, а прямо-таки предвкушает всеобщее последующее неодобрение.

– Это единственная фотография, которую Артур позволил мне оставить, – леди Элспет легонько дунула на запылённое стекло. – Спасибо и на этом.

Взгляд Оливии лениво путешествовал по противоположной стене, на которой без всякого порядка висели портреты – надменная дама преклонных лет в пышной бонетке, удерживающая на коленях пучеглазого мопса, костлявый старик в костюме для верховой езды, юная леди в сапфирово-синем платье и в шляпе с пером, – все картины, несомненно, были написаны модными в своё время художниками. Самыми любопытными Оливии показались два полотна, расположенные в центре: одно изображало лорда Артура Понглтона, высокого жёлчного мужчину с волнистыми волосами и жёсткими складками у рта, а второе являлось групповым портретом его сыновей. Оба они были выполнены в барочном духе, и от обилия пышных драпировок, ребристых колонн, поджарых гончих с вытянутыми мордами и роскошных тёмно-рубиновых одежд с золотым шитьём рябило в глазах. Пухлощёкому Джорджу, державшему в руках книгу, художник придал мечтательный вид, Монтгомери был изображён с луком и стрелами, а в лице Седрика угадывались те черты, что отличали его сейчас – неприкаянность и брюзгливость.