Я прикрыла глаза, отдаваясь тихому, но когда-то такому привычному рокоту волн. Шшшурх… Шшшурх… Я тоже раньше думала, что море на таком расстоянии не услышишь. Но стоило расстаться с ним на каких-то пятнадцать лет, и понимаешь, что здесь, в этом доме его звук – везде. И ветер над лужайкой доносит тихие вздохи, и гравий под колесами шуршит совсем не так, как в столице, а будто камешки на пляже перекатываются. И даже в нахмуренном дворецком, слишком легко для его возраста сбежавшем по ступенькам навстречу коляске, было что-то неисправимо моряцкое. В общем-то, и было…

– Здравствуй, Костас! Я вернулась! – выдохнула я, в ворохе юбок почти вываливаясь из коляски прямиком ему на руки.

– Су… сударыня?

Он меня едва не уронил!

– Это Костас! Служил юнгой на корабле, его еще дедушка де Молино забрал с собой, когда уходил в отставку. Ну же, Костас! – я повернулась к застывшему как статуя дворецкому. – У меня что, появился обезображивающий шрам через все лицо? Только в этом случае вы сможете сделать вид, что не узнаете меня, мой старый… друг.

Костас едва заметно дрогнул, по лицу его как в калейдоскопе замелькали: испуг-растерянность-неуверенность-безнадежность-смирение-злорадство-радость-гнев… и он коротко поклонился, прикрывшись положенной по должности невозмутимостью.

– Прошу вас! Лакеи заберут багаж.

– Завтра заберут! Как только полиция его сюда доставит, – я просунула руку Улафу под локоть – поддержка не помешает. Во всех смыслах.

Следом за Костасом мы неторопливо двинулись вверх по лестнице. Я привычно поддернула юбку, чтоб не зацепиться подолом за старую выщерблину в мраморной ступени, и уже вздрогнула сама. Я не ожидала, что помню даже это!

– Полиция вам не курьерская служба, чтоб вещи таскать! – мне в спину проворчал нагнавший нас Баррака.

Я задумалась: пусть его или не давать инспектору спуску? Что-нибудь вроде: «Вы у всех задержанных вещи присваиваете или только мои платья приглянулись?» Как-то мелко это… Пока думала, выбор закончился – я уже промолчала. Костас распахнул дверь.

У ведущего меня под руку Улафа невольно вырвался облегченный вздох, когда тяжелый жаркий воздух сменился прохладным полумраком. Да что там, и меня проняло! Я запрокинула голову к потолку, позволяя сквознячкам, юркими змейками снующим между искусно прорезанными окошками, охладить разгоряченное лицо. Высокий свод, выложенные сине-зеленой, прохладной даже на вид, мозаикой, точно парил над головой. Парадная лестница, не тяжеловесная, как в столичных домах, а прихотливо изогнутая, будто виноградная лоза, невесомо взмывала к портрету юной бабушки де Молино в летящем белом платье, и дедушки в пузырящейся на ветру рубахе…

В глазах опять предательски защипало.

Я и забыла уже, как красив мой дом.

– Кто вы такие? Костас, кто это? – раздался… нет, не визгливый, леди не визжат… почти-визгливый женский голос.

А, нет, уже давно не мой…

Я торопливо сморгнула.

Опираясь округлой рукой на широкие мраморные перила, на изгибе лестницы застыла темноволосая леди со зло поджатыми губами. Она всегда была полновата, а с возрастом обещала располнеть еще больше… и надо же, взяла, и не сдержала обещание! Так и осталась знойной южной красавицей с приятными округлостями. Разве что постарела… Немножко. Совсем немножко. Будто не пятнадцать лет прошло, а пять. И ведь не маг ни капельки, даже обидно!

– Добрый вечер, Марита! – тон у меня вежливый, а слова – издевательские. Вечер я ей безнадежно испортила, по глазам видно.

Марита изобразила фальшивое удивление – брови демонстративно поползли вверх…