Но женщина не проявляла признаков нетерпения. Подергав ручку двери в сокровищницу и убедившись, что та заперта, она стала обходить комнату по периметру, рассматривая стеллажи, медленно наклоняя голову то вправо, то влево, чтобы прочесть названия книг на корешках, сгибаясь над застекленными витринами, обозревая монеты и значки. Так она постепенно добралась до кассы, за которой восседала Ганна и, подняв голову, уставилась на нее, как будто и она была антикварной диковинкой, гравюрой или статуэткой. Ганна сначала чувствовала себя неловко, но потом решила, что и ей не грех глазеть на покупательницу и, в свою очередь, принялась ее рассматривать.

Незнакомке было, очевидно, около сорока. В то время женщины, измученные борьбой с бытом, отяжелевшие от нездоровой пищи, истомленные очередями и дефицитом, невозможностью купить хорошую косметику, обувь, колготки, изуродованные шестимесячным перманентом и усилиями провинциальных портных, старели рано, но эта выглядела моложе своего возраста. Она была стройна, одета дорого и к лицу – бежевый плащ стоил, должно быть, три Ганниных зарплаты, темно-бордовые туфли на высоком каблуке гармонировали с сумочкой того же цвета и с нежно-розовым плиссированным шарфиком, завязанным пышным бантом. В бант упирался тяжелый подбородок. Широкое лицо элегантной дамы, открытое гладко зачесанными назад волосами, умело подкрашенное, не могло похвалиться тонкостью и правильностью черт, но от нее исходила такая сила, такое обаяние, что это заставляло забыть о раскосых, глубоко посаженных глазах, двойном изгибе носа и широких татарских скулах. От женщины пахло чарующе-свежо, мокрым клевером и свежескошенной травой, а в длинных ушах качались серьги-подвески. Лекции Семена Наумовича позволили Ганне определить в фиолетово-голубоватых камнях великолепные, редкостные аметисты. Не исключено, приобретенные из рук того же Семена Наумовича.

– Ну? Насмотрелась? – первой нарушила молчание женщина.

Ганна забыла, когда последний раз говорила с людьми. Ее не смутил ни тон, ни резкие слова покупательницы, но что отвечать, она не знала, и потому молчала.

– Что это у тебя?

Женщина перегнулась через прилавок и уцепила указательным пальцем шнурок с кулончиком-совой, висящий у Ганны на шее. Ганну обдало свежим клеверным ароматом, и она зажмурилась, успев заметить, что отточенные ногти женщины покрыты темно-розовым лаком.

– Это мое! – вырвалось у нее вдруг.

– Твое, – кивнула странная дама и отняла руку. – Очень миленько. Скромненько и со вкусом. Сова, символ мудрости. Сеня сегодня будет?

Ганна никогда не слышала, чтобы Семен Наумовича величали так запросто, но поняла, о ком речь, и кивнула, потом пожала плечами.

– Это как понимать?

– Вероятно, будет, – дипломатично ответила Ганна и тут же сообразила, что должна оказать должное почтение клиентке старого ювелира. А то он, не ровен час, разгневается, и тогда уж мало никому не покажется! Опасливо косясь на женщину, взгляд которой повергал ее в робость, она встала и ногой подвинула стул в сторону покупательницы. Стеклянный прилавок в одном месте переходил в этакий деревянный шлагбаум, оперируя которым Ганна входила и выходила из своего закутка. Теперь шлагбаум был откинут, и Ганна сделала гостеприимный жест рукой и даже, кажется, слегка поклонилась:

– Прошу вас, присядьте. Семен Наумович скоро придут.

От излишнего усердия она, кажется, сказала даже «придут-с», вот до чего дошло!

Дама благосклонно кивнула, прошла за прилавок и уселась. Ганна осталась стоять, неловко притиснутая к подоконнику, где громоздился всякий хлам – коробочка со скрепками, которыми крепились ценники, сами ценники, учетная книга, куда Ганна вносила записи по принятым на комиссию товарам, ее дешевенькая пудреница и носовой платок. Украдкой освободив местечко, Ганна боком смогла уместиться на подоконнике и вздохнула с облегчением.