Первым делом показала им оставшиеся пятнышки на асфальте. Ирку они не впечатлили.

– Может, это и не кровь вовсе. – Она присела на корточки и наклоняла голову то к правому плечу, то к левому – присматривалась. – Может, это кто‑то на ходу ел хотдог или шаурму…

– В Питере надо говорить «шаверму», – машинально поправила я, потому что это обязательно сделал бы мой сын.

– …и у него кепчуп капал, – закончила мысль подруга.

– Однако я чувствую тут выраженные негативные эманации, – сообщила Марина и принялась вертеться на месте, совершая взмахи руками.

– Так она строит вокруг себя специальный защитный пузырь от негатива, – невозмутимо пояснила Ирка, заметив мое недоумение. И сменила собеседника, обратившись к сестре: – Может, человек тем кетчупом парадные белые штаны запачкал, расстроился, отсюда и негатив.

– Многовато негатива для кетчупа, – заспорила с ней сестра. – Чувствую, практики «Защита» мало будет, придется использовать другую.

– Может, это не от кетчупа. – Ирка стояла на своем. – Вдруг у кого‑то вывалилась из булки сосиска, купленная на последние деньги, а это уже, согласись, настоящая драма.

– Мы взяли пробу, – сообщила я, с опасливым интересом наблюдая за Мариной. Та прекратила кружиться, как святой столпник, и деловито направилась к каналу, отделяющему пыльную полосу серого асфальта от красиво зеленеющего поля. – Наскребли немного этого красного в пакетик. Если сделать анализ, можно установить, кровь это или кетчуп.

– Хорошая мысль, – одобрила Ирка и встала, хрустнув коленками. Запрокинула голову, рассматривая бетонные соты фасада недостроя. – Предлагаю пройтись по этой заброшке. Если кто‑то оттуда спрыгнул, должен был оставить следы, а то и записку какую‑нибудь, самоубийцы обычно так поступают. А если кого‑то оттуда сбросили, тем более должны быть следы борьбы, я считаю. Полезли?

– Э-э-э… – Я замялась, срочно придумывая повод отказаться от прогулки по недострою.

Не люблю я такие места, не лежит у меня к ним душа.

На мое счастье, удивительно вовремя зазвонил телефон. Я сделала Ирке знак подождать, вытащила мобильник из кармана и прилепила к уху.

– Мамуля, помоги мне, пожалуйста! – взволнованно заговорил в трубке сын. – Я забыл свою карточку, и меня не хотят пускать на занятие, можешь привезти?

– Сейчас?

– И как можно скорее!

В другой момент я напомнила бы юному склеротику, что даже бегом не домчу до метро скорее чем за десять минут, а потом еще полчаса буду ехать до «Петроградской». Сейчас же ответила только:

– Уже лечу! – И, сунув телефон в карман, озабоченно объяснила Ирке: – Колюшка забыл свой пропуск в танцевальную студию, мне нужно бежать.

– Беги, – разрешила подруга. – Мы тут и сами справимся, потом расскажем тебе, что было.

Знала бы я, сколь многие потом об этом будут рассказывать…

Я успела заскочить домой, взять забытый сыном пропуск, сумку с кошельком и прочими нужными вещами и уже на выходе из подъезда едва не свалилась с крыльца, услышав дикий крик.

Кто именно орет, было совершенно непонятно. Вопль очень органично сочетал экспрессию дикого звериного рыка и подкупающую искренность бессловесного рева Ярославны.

Громкий, протяжный, очень эмоциональный, он вызывал противоречивые желания: убежать и спрятаться – или поспешить на помощь, в зависимости от личного героизма.

Я не самая большая трусиха и, наверное, выбрала бы второе, но в данный момент уже была ангажирована на свершение небольшого подвига и не могла отвлекаться. Поэтому на бегу, четко держа курс на ближайшую станцию метро, позвонила Ирке и спросила: