– О чем это вы так задумались, Олег Андреевич? – спросил Мика, увидев, что Олег с остановившимся взглядом ерошит себе волосы и не притрагивается к сосискам, которые стынут перед ним. Олег перевел взгляд на мальчика.

– Мика, ты ничего не говорил обо мне Вячеславу? Ты не проговорился при нем случайно?

– Разумеется, нет! Я не так глуп, как вы, очевидно, думаете. А разве Вячеславу известно о вас что-нибудь?

– Если он ничего не знает точно, то подозревает во всяком случае.

– Что подозревает?

– Что я офицер и скрываю это.

Мика свистнул.

– Вот так история! Нина права, когда говорит вам, что вы себя выдаете с головой манерой вести разговор, – все эти ваши «так точно», «здравия желаю», «я вам уже докладывал» – все это слишком офицерское. На вас достаточно взглянуть, чтобы понять, что вы за птица. Уж если Вячеслав вас раскусил, то опытный ГП-ушник вас разом накроет, и все начнется сначала. Вы должны следить за собой.

– Ты прав, мой мальчик. Но это не так-то просто. Привычка – вторая натура. Да, неприятно было бы, – прибавил он. – Начнут копаться в прошлом… выплывет все: Белая армия, отец, брат… Неприятно.

– Это не неприятно – это прескверно было бы! – горячился Мика.

– Пока, однако, ничего еще нет и преждевременно волноваться как следует. Не говори ни о чем Нине.

– Да, да, – подхватил Мика. – Кто знает? Очень возможно, что он и не выдаст вас. Он вообще не болтлив, и если не обозлится за что-нибудь, то, наверное, будет молчать. Смотрите, не ссорьтесь с ним.

– Я не думаю, чтобы он способен был выдать из злобы. Скорее, из превратно понятого чувства долга. Ведь им там, на партийных собраниях, каждый день вбивают в головы, что шпионить и доносить – первый долг каждого. Вот чего я опасаюсь. Поживем – увидим! – И он принялся за сосиски.

– Вы так спокойны?

– Дорогой мой, я привык ко всему. Теперь меня, право, ничем не запугаешь, не потому, чтобы я был неустрашим, а потому что жизнь опостылела.

Теперь Мика ерошил волосы:

– Да, вам здорово досталось, что и говорить! Наша матушка Россия стала для нас теперь мачехой. А все-таки чувство к Родине, как бы теперь над ним не издевались, в нас не искоренить. Знаете, я всегда после всех молитв кладу земной поклон за Россию.

– Мне дорого это в тебе, Мика! Я убежден – будь ты постарше в те годы, и ты был бы в наших рядах. Я сделал бы из тебя храброго офицера.

– Да? Вы думаете? – Лицо мальчика просияло, но вслед за этим он нахмурился. – Зачем вы так говорите! Вы искушаете меня. Ведь вы же отлично знаете, что от таких слов лопается на мне монашеская шкура и из-под нее выходит совсем другой человек, весь во власти ваших военных предрассудков. Олег Андреевич, вы, право, посланы в нашу семью только затем, чтобы искушать меня. Стоит вам только заговорить и начать рассказывать о войне – что-то словно схватит мою душу и заноет она и больно, и сладко.

И он с чувством продекламировал:

У Олега заблестели глаза:

– Гениально выразил Пушкин в этих словах мятежную молодую душу! – воскликнул он. – Но завидовать мне все-таки не в чем, Мика. Ты знаешь в общих чертах, что мне пришлось пережить, не желай того же для себя. Могу тебя уверить, что это кажется интересным только издали. Я на обломках всего мне дорогого. Будем надеяться, что твоя жизнь сложится лучше.

– Но ваша была полна событиями, вы боролись за Россию, вы видели Двор, видели революцию, видели императора и войну… А мне мою молодость нечем будет помянуть.