– А он любил вас?

– Нет, состояние его было слишком тяжелое. Романа не могло быть – поймите, однако перед операцией он попросил меня не отходить – значит, все-таки чувствовал ко мне доверие, симпатию… Раз он подарил мне флакон духов и, откупоривая, залил мне передник. Это все, что осталось у меня о нем на память.

– Если попросил быть рядом – значит любил. А как его звали?

– Ну нет! Имени и фамилии я вам не назову! – живо возразила Елочка. – Вам знать не для чего, а мне не так просто выговорить. Обещайте, что вы никому не расскажете того, что я рассказала. За все эти годы я не проговорилась никому – вам только.

– Обещаю. О да! Обещаю! Спасибо, что рассказали. А он был красивый? – Нота наивного любопытства прозвучала в голосе Аси.

– Об этом я тогда не думала. Красивый… но я ведь его видела перевязанным, в постели… И все-таки… по всему – по лицу, по разговору, по каждому жесту – видно было, что это человек очень тонко воспитанный. Храбрец с двумя Георгиями!

– Это было так давно… – сказала задумчиво Ася. – А он ведь не был вашим женихом… Неужели вам не хочется снова полюбить и быть счастливой?

Елочка быстро сделала отрицательный жест.

– Нет, не хочу. Не хочу и не могу, не сумею начать сначала. Я не вижу теперь таких людей, как он, а я могу полюбить только такого. Для меня в этом чувстве заключается все: моя любовь к России, моя любовь к героизму, мое преклонение перед человеком, который отдал жизнь Родине! Это все вошло в меня слишком глубоко. Тоска по нему – лучшая часть моей души. Я не хочу увидеть себя с другим: я бы тогда перестала себя уважать. Лучше всю жизнь прожить одной, не быть любимой никем, отречься от радостей, работать, чем изменить самому лучшему в себе, загасить искру! Сделавшись счастливой мелким обывательским счастьем, легко стать удовлетворенной, а удовлетворение внутреннего голода – уже мещанство. Мне моя тоска дорога.

Ася смотрела на Елочку как завороженная, не смея пошевелиться.

– Я очень люблю стихотворения Блока, – заговорила опять Елочка. – Когда я их читаю, мне приходят иногда странные мысли, очень странные… Возможность новой встречи и любовного единения там… после смерти… вне тела. У Блока в «Стихах о Прекрасной Даме» мысль эта высказана совершенно ясно: «Предчувствую Тебя. Года проходят мимо» или «Ты идешь. Над храмом, над нами – беззакатная глубь и высь». Вот тогда, при такой встрече, он увидит и оценит мою верность; тогда найдет свое оправдание мое одиночество. Понимаете ли вы, что значит для меня такая мысль и как много она мне дает?

Глаза Елочки ярко светились, каждый нерв дрожал в ее худом и смуглом лице. Ася почувствовала себя совсем маленькой рядом с ней.

– Какая вы вся глубокая, серьезная, а я… какая я жалкая и пустая по сравнению с вами. Никакого отречения, никакой жертвенности во мне нет, ни капельки! Мне всегда хочется только счастья! Он на коленях передо мною, белые цветы… чудные разговоры… полная задушевность во всем. Мне счастье представляется таким светлым, захватывающим, обволакивающим, как туман. Я очень люблю детей; я воображаю себе иногда, как буду купать моего беби в ванночке, где плавают игрушечные золотые рыбки и лебедки, или пеленать его в кружевные конвертики. В семь-восемь лет я очень любила укачивать кукол. Я пеленала свою Лили или плюшевого мишку и ходила с ними по комнате, убаюкивая. Я любила колыбельную «Гули-гуленьки» и еще «Казачью колыбельную» лермонтовскую. Почему-то мне делалось грустно, когда я пела. Я даже представить себе не могу жизнь без беби. Это тоже очень большой секрет от всех.