Видга тогда обиделся на него, отошёл. Теперь он гнал свою лодку знакомым путём в Торсхов, и обида понемногу его оставляла. Он вдруг подумал о том, что, даже если лодочку привяжут к корме корабля и возьмут её в путь, – ему, Видге, придётся разворачивать над ней парус совсем у других берегов… По Торсфиорду ему больше на ней уже не ходить. Никогда.

Никогда!

Внук Ворона повторял про себя это слово и, как мог, пытался постичь его смысл. Выходило нечто похожее на бездонный колодец, наполненный густой темнотой…

Видга смотрел на залитые солнцем утёсы – в последний раз! И что-то в нём сопротивлялось пониманию, хотело проснуться и настойчиво шептало, что всё это пройдёт.

Когда судьба встает перед дверью, от неё не закроешься на засов…

Эрлинг Приёмыш явился в Сэхейм ещё до вечера; его пузатый, вместительный кнарр сидел в воде низко. Поздоровался с братьями, и они увели его в дружинный дом, на совет.

Звениславка уже знала, что на этом кнарре, где было много места под палубой, предстояло ехать и ей. Женщинам да малым ребятам не место на боевых кораблях. А те, чёрный да пёстрый, уже тяжко покачивались рядом с кнарром, вытащенные из корабельных сараев. Тоже навсегда! Звениславка смотрела на них и казалась сама себе малым листком, сдунутым с ветки, унесённым неведомо куда… Ветер злой, в какую сторону теперь подуешь?

Она складывала своё добро – и, правду сказать, не так-то много его было. Всё больше подарки Хельги Виглавича: застёжки-фибулы и к ним плащ меховой, да сапожки, да шапочка кунья, любимая. Да ещё самое драгоценное: ровные берестяные листки, исчерченные острым писалом. Случись спасаться, их схватит, остальное хоть гори.

Жаль мастера Иллуги: умер зимой…

Потом подошёл Видга и сказал, чтобы она шла в дружинный дом. Дескать, ждут. Да велел поспешать.

И зачем бы?

Проходя по двору, она ещё раз посмотрела на бухту. Кораблики, кораблики, куда побежите! Видга толкнул дверь дружинного дома, пустил её внутрь. Женщины сюда нечасто входили.

Звениславка вошла и увидела, что этот просторный дом впервые не мог удобно вместить всех собравшихся под его крышей. Люди стояли и сидели прямо на полу, забирались, поджимая ноги, на лавки, к бревенчатым стенам. Только трое Виглафссонов сидели, как обычно, на хозяйской скамье.

И на стене над их головами висело, как прежде, оружие и щиты.

Все были здесь. И жившие в Сэхейме, и Эрлинговы люди, и старый Олав с троими сыновьями-кормщиками, и Рагнар с Этельстаном – бок о бок, словно никогда и не дрались… И даже вольноотпущенники, только что принявшие из хозяйских рук рог с пивом и свободу. Эти крепкие молодые парни, всё ещё плохо верившие в случившееся, сидели тише всех – по углам, возле двери…

Видга поставил Звениславку против хозяйского места и сел. Хельги поднял глаза, посмотрел на неё и отвёл взгляд… И Звениславка вдруг почувствовала, что начинает дрожать. Ей стало страшно – отчего?

– Ас-стейнн-ки! – сказал ей Халльгрим, и люди в доме притихли. – Те купцы, что украли тебя из дому, шли всё время водой?

Она ответила растерянно:

– Да… почти… там один волок был, в весской земле.

Сын Ворона кивнул, а длинный дом слегка загудел, так, словно она сказала что-то очень важное. Но Халльгрим заговорил снова, и все разговоры мгновенно умолкли.

– Ты говорила ещё, будто тебя любит какой-то конунг, владеющий землей в Гардарики. Это так или ты это придумала для Хельги?

Крепкие стены покачнулись у неё перед глазами… Ох, стоял же над светлой Медведицей, на крутом бережке, родной Кременец! И будто бы уже прямо к нему, к деревянным стенам-забралу, подходил по широкой реке – рукой подать – драконоголовый морской корабль! И вот, вот он – сейчас отзовётся – чёрный всадник в плаще, вылинявшем от солнца и дождей… Сказка ли мстится, или вправду не зря на что-то надеялась, не зря плакала о нём мало не всякую ночь?!