Она еще многого в этой жизни не знала, не понимала, или же не желала знать и понимать – эта двадцатидвухлетняя красавица, вдова недавно погибшего автогонщика, сама претендовавшая на место в олимпийской сборной Фриленда по плаванию. Жизнь она намеревалась пройти уверенно и красиво, как свою коронную дистанцию в олимпийском бассейне. При этом зрители, соперницы, судьи и прочие статисты ее не интересовали…

…Полежав несколько минут с широко открытыми глазами, Том Шеффилд подхватился и, рванув и без того распахнутый ворот рубашки, – словно срывал с себя веревочную петлю, – заметался по камере. Низкий казематный потолок давил на него, как надгробная плита; сырые, выложенные из дикого камня стены ограничивали мир до пространства спичечного коробка; и писатель метался по нему, будто заживо замурованный в склепе, рыча и по-волчьи взвывая от ярости.

Еще в столичной тюрьме предварительного следствия он вдруг открыл для себя, что панически боится закрытого пространства. Подлая неустойчивость его психики, о которой там, на свободе, он лишь время от времени смутно догадывался, в заточении вдруг превратилась в палача, изводившего куда страшнее, нежели издевательства надзирателей, страх перед смертным приговором и муки все еще снисходившего на него человеческого раскаяния – слишком запоздалого, а потому совершенно бессмысленного.

Чтобы как-то успокоиться, Шеффилд закрыл глаза, пытаясь погрузиться во мрак тюремного небытия, в греховную невинность сексуального полусна-полубреда.

…О завещании, пусть даже незаверенном, Шеффилд узнал уже после того, как договорился о сделке. Мешала наследница, способная затаскать его по судам, убрав которую, он становился одним из состоятельнейших людей округа. Шеффилд считал, что к вершине своей литературной славы он должен идти той же тропой, что и к вершине финансовой. И вот пришел! К «пропасти во ржи».

Том вновь попытался возродить в своем воображении тело Кэрол, ее ноги, обнаженную грудь, однако сознание его рассеивалось, образы являлись расплывчатыми, память перескакивала с эпизода на эпизод.

А ведь вроде бы все рассчитал: владение двумя особняками, швейной мастерской и огромным ранчо позволило бы ему свести на нет финансовую зависимость от издателей. А соединив их с доходами от акций и гонораром за несколько своих изданий, вполне мог бы открыть собственное издательство, создав со временем и сеть книжных лавок.

«Книжный магнат Шеффилд» – так это прочитывалось бы на страницах самых солидных газет Фриленда.

В соседней камере бесился от ярости громила, который несколько дней назад был приговорен к пожизненному заключению. Это была ярость человека, возненавидевшего мир еще сильнее, чем мир возненавидел его.

«Ярость – все, что нам осталось в этом мире, – подумалось Шеффилду. – Позабыв о доброте, милосердии и снисходительности, мы порождаем ярость и ненависть, в которых сами же, подобно поминальным свечам, и сгораем».

Если он в чем-то и раскаивался в истории с миссис Винчер, так это в том, что слишком мало наслаждался ее телом. Лишь на второй день после того, как Том удушил ее и там же, «над пропастью во ржи», зарыл, он понял, какую прекрасную женщину погубил. И почувствовал, что она пленяет его даже мертвая. Он влюбился в свою жертву – вот что произошло на этом проклятом ранчо!

Сколько раз Шеффилд представлял себе потом Кэрол живой, фантазируя на тему того, как было бы прекрасно, если бы эта женщина стала его женой и они уединились бы где-нибудь в сельской глубинке, в самой ее глуши. С появлением в его жизни Кэрол, Шеффилд начал излечиваться от чар Эллин. Кэрол оказалась единственной, кто способен был затмить красоту его злого ангела-адвоката. Но как же недолго все это длилось! Как недолго и страшно.